Эхо моей судьбы - [6]

Послевкусие лет моих — хинная сладость черёмух,

Убелённое нежностью грусти негромкое «я».

Память точит предсердье за каждый допущенный промах,

Дотлевает отпущенный срок, как в печи головня.

Между этой юдолью и той, где грядёт неизвестность,

Есть незримая, до неприступности острая грань.

Наша здешняя сущность, обычная взору трёхмерность —

Дань условности мира, безбрежная скучная брань.

Только слово живое, звучащее здесь, безусловно,

Равноценно материи, как откровенье Творца.

Лишь оно вразумляет народы, воюя бескровно,

Отделяя от истины кривду и бред подлеца.

Как велик на сегодняшнем поприще угол паденья!

Ложь над правдой бесстыдно пытается взять перевес.

Но противно Всевышнему этой тщеты отраженье,

Что трясёт ежечасно благие основы небес.

И такая ли вправду вершина Господня творенья —

Человек, что у ближних без права их жизни крадёт?

Почему лишь на подлости есть у него разуменье,

Почему перед сильными мира пасует народ?

Отчего все молчат по пингвиньи, почуяв опасность,

Если в двери соседей однажды стучится беда?

Даже смерть не страшна, коли в жизни присутствует ясность,

Совесть, честь и любовь тесно спаяны с ней навсегда!

Я, увы, не гожусь на безгрешную роль эталона,

Но, живя не спеша, не кривлю своей вечной душой

И люблю до восторга земное прекрасное лоно

Как предел, заповеданный внукам, единственный мой.

Как же хочется знать, что, уйдя, оставляешь нетленным

Этот маленький остров творения! Если бы так!

Но разрушить его тянет руки свои неизменно

Каждый алчный, рассчётливый, лживый и мерзостный враг.

Разговоры любые сползают сейчас к Украине.

Украина сползает к большой беспощадной войне.

Нет покоя нигде никому никогда, и отныне

Свет кровавой звезды мне сопутствует даже во сне.

Что же делать, когда погибают совсем не чужие,

А другие сидят в стороне и с надеждою ждут,

Что минует несчастье их крепкие праздные выи,

И свободу на блюде им после войны поднесут?

Убегают от пуль и снарядов мужчины в Россию,

Чтоб за спины попрятаться женщин и наших детей…

А убийца с лицом непотребным играет в Мессию,

Лицедейством своим впечатляя таких же *лядей.

Но достоин ли мир, чтобы так же влачиться и дальше,

Чтобы лучшие худших спасали ценой бытия?

Как же людям не станет противно от выспренной фальши,

Под которую лезут удобрить собою поля?

Не сойти бы с ума от кошмара грядущего часа,

Когда мы позавидуем тем, кто ушёл в небеса.

Что-то страшное видится мне средь всеобщего фарса,

Где нечистая сила являет свои «чудеса»…

«Органно звучало пространство…»

Органно звучало пространство

В бездонной неузнанной тьме,

Но не было в них постоянства, —

В аккордах, подвластных зиме.

Пел ветер простуженным зевом

И грудью снежинки ловил,

И диким недужным напевом

Над нашим селеньем сбоил.

Он ветви ломал, подгоняя

Их вдоль по дороге в обрыв,

Неровно и жутко стеная.

Протяжно срывался в надрыв

И всхлипывал, будто ребёнок,

Потом замирал и опять

Деревьев измученных кроны

Пытался согнуть и сломать.

Подвластна разгулу стихии,

Мертвела неспящая даль,

И звуки летели лихие,

Пронзая озябший февраль.

«Ах, как пахнут дымы, что плывут в тишине над селеньем…»

Ах, как пахнут дымы, что плывут в тишине над селеньем,

И в муары свои под созвездьями кутают сны…

Сизый ладан из труб — прогоревших поленьев паренье,

Порожденье огня и поверженных духов лесных.

Как вздыхали дубы, повалясь под зубчатым убийцей,

А потом топоры им кромсали надменную плоть…

Только треском в печи успевают они помолиться,

Оставляя в поддоне золы серебристой щепоть.

По-над крышей моей завивается кольцами дума,

Что копилась в земле и тянулась ветвями в полёт.

Не услышать весне великанов приветного шума,

В чьих разбитых телах зной голодного жара цветёт.

Ах, как пахнут дымы, что плывут в тишине в поднебесье

И муарами белыми застят ночные огни…

Это шлют из печи, прогорая, последние вести

Летописцы предгорий… а сердце печалью саднит.

«Недосказанность марта сквозит в нераскрывшейся почке…»

Недосказанность марта сквозит в нераскрывшейся почке,

По девичьи чиста высота поднебесной дали,

И цветущая вишня парит в белоснежной сорочке,

И летят облака в струях ветреных, как корабли.

Сокровенно река что-то шепчет валунному ложу,

В тайной зелени вод новой жизни икринки копя.

Снова дятел стучит деловито и лезет под кожу

Исполинам прибрежным, их век нажитой торопя.

Одуванчик под солнечный взор подставляет глазунью

На зелёных листах от своих немудрящих щедрот…

И по птичьи щебечет весна, молодая ведунья,

Направляя на мир свой живительный солнцеворот.

«Холуйский дух осилит ли Россия…»

Холуйский дух осилит ли Россия,

Отринет ли погибель и разор?

Её к земле прижала вражья сила:

Одна допрежь пришла с Кавказских гор,

Другая тянет жилы на Востоке,

Да копится на Западе гроза.

Подходят обличительные сроки, —

Народ наш лишь ленивый не терзал.

И то сказать, страна у нас огромна,

От зависти зобы у всех свело,

И полыхает злобы вражьей домна,

Ей поглотить нас хочется зело.

О русской доброте идут легенды,

Мол, их прибей, заплачут над рукой

Того, кто бил, им наши сладки бренды,

И дорог наш завистливый покой.

Ведь дураки мы от начала века

И, подставляя щёки для битья,

Мы в каждой твари видим человека,

И все нам братья, сёстры и сватья.

Но, может, хватит сыскивать погибель,