Его звали Отакар - [72]

— Напуганный Гитлер послал в Прагу одного из своих самых кровавых палачей — пресловутого Гейдриха. Гейдрих начал массовые публичные казни: он приказал публично казнить пятьсот чешских патриотов из всех социальных слоев и из политических лагерей чешского народа. На казнь пошел генерал и солдат, рабочий и крестьянин, ремесленник и интеллигент. Под топором палача пали головы коммунистов, социал-демократов, членов народной, аграрной, живностенской партий, национальных социалистов и национальных демократов. Так кровью мучеников было скреплено национальное единство чешского народа в борьбе против оккупантов. Над свежими могилами дорогих жертв наш народ поклялся, что он сохранит это национальное единство вплоть до окончательной победы.

Снова взрыв аплодисментов. Ярош воинственно выпятил подбородок. Ну конечно, национальное единство — главное условие победы.

— Что скажешь, Тонда? — обратился он к своему соседу. Тот удовлетворенно потер ладони и с улыбкой признал: — Правильно говорит!

Никто из сидящих в эту минуту в зале понятия не имеет, что в данный момент происходит в Праге. А происходило следующее.

Стрелка уличных часов показала 10 часов 31 минуту. Сверху, со стороны Кобылиси мелькнул световой сигнал. Едет.

Словак Йозеф Гобчик ждет у поворота. Плащ, перекинутый через руку, прикрывает снятый с предохранителя автомат. Чуть дальше стоит мораванец Ян Кубиш. В его руке портфель с двумя тяжелыми гранатами. Блестящий черный «мерседес» с белым полотняным верхом и флажками на крыльях, мягко шелестя шинами, спускается сверху к повороту.

Гобчик сбрасывает плащ и выходит навстречу машине. Ошеломленный водитель вытаращил глаза. Парашютист яростно нажимает на спусковой крючок. Оружие молчит. В глазах Гобчика отражается обуявший его ужас, в течение нескольких секунд он стоит как вкопанный, не в силах сделать ни шагу.

Кубиш, поняв, что произошло, судорожно вытащил из портфеля гранату, выдернул чеку и метнул ее под машину. Взрыв. Под «мерседесом» полыхнул огонь, потом повалил дым. Из рядом проходившего трамвая посыпались стекла. В воздух взлетело кожаное эсэсовское пальто. Парашютисты бросились бежать. Крики. Выстрелы из пистолета.

Только что было совершено покушение на имперского протектора обергруппенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха. Через неделю он скончается.

Клемент Готвальд, продолжая свой доклад в переполненном зале бузулукского кинотеатра, перешел к роли заграничного Сопротивления и чехословацкой армии:

— Все деятели Сопротивления за границей снова заявили, что главным и решающим течением в нашем национально-освободительном движении является сопротивление внутри страны, борьба нашего народа на родине, в то время, как движение Сопротивления за границей является вспомогательным течением, подчиненным движению на родине… сопротивление за границей только в том случае полностью выполнит свою роль в национально-освободительной борьбе своего народа, если оно будет находиться в полном идеологическом, политическом и тактическом соответствии с движением на родине.

Объяснением тактических и политических принципов борьбы нашего народа дома он сразу задевает за живое: каждое слово ложится словно кирпич в стену:

— Широчайшее национальное единство, то есть объединение всех… без различия их социального происхождения, политических убеждений и религиозного вероисповедания в борьбе против гитлеровского ига, за национальную свободу. А теперь представьте себе, что кому-либо пришло в голову в рамках нашей национально-освободительной борьбы клеветать на коммунистов, социалистов и на другие честные антигитлеровские элементы, которые часто приносили самые тяжелые жертвы в борьбе за свободу народа. Я не сомневаюсь, что такого человека без колебания наш народ объявил бы агентом Гитлера и с ним поступили бы соответственно этому. И безумцем был бы тот, кто бы думал, что именно здесь, на земле Советского Союза, можно дискриминировать в национально-освободительном движении коммунистов, социалистов и другие прогрессивные элементы, которые отдали все свои силы борьбе за освобождение своей родины.

Ярош кивает головой. Он ничего не имеет против коммунистов и никогда никого не притеснял из-за политических убеждений. Нет, если он кого-то и гоняет, то только за лень и разгильдяйство. Иногда слышны разговоры, что коммунисты настроены против офицеров, что они хотят в конечном итоге выгнать их из части. Они-де не верят нам, а мы, в свою очередь, не верим им. Но это, конечно, недоразумение. Готвальд ведь ясно говорит: самое широкое народное единство! Союз всех чехов и словаков, невзирая на их социальное происхождение и политическое убеждение… в борьбе за свободу. Но ведь я хочу того же самого. И все мои товарищи: Шмольдас, Рытирж, Ломский… Да и подполковник Свобода не желает чего-либо другого. И то правда, коммунист, не коммунист, какая разница в нашей священной борьбе. Все, конец всякой клевете и подстрекательствам! Пусть лучше каждый учится воевать как следует, чтобы показать на фронте фашистам, что мы умеем драться… Ярош чувствовал, как в нем закипает кровь, рука поручика тянется к вороту рубашки, который стал вдруг ему тесен. Он восторженно смотрит на оратора на трибуне, жадно глотая каждое его слово: