Его уже не ждали - [4]

— Благодарю, — почтительно сняв шляпу, Гай пожелал кондуктору доброго здоровья.

На башне городской ратуши часы пробили десять раз, когда Гай переходил площадь Рынок. Миновав двух каменных львов, много лет бессменно охранявших вход в ратушу, Гай вышел к мрачному костелу монастыря ордена иезуитов. Повеяло далеким средневековьем. Однако и здесь произошли изменения: исчезла быстротекущая Полтва, когда-то разделявшая улицу. Реку заковали в бетон и загнали под землю. Над ней теперь шелестит листвой аллея молоденьких кленов, а по обе стороны аллеи поднялись многоэтажные дома. Некоторые из них — еще в паутине лесов.

Гай пересек улицу и по аллее пошел в сторону Краковского предместья. В перспективе аллеи внимание его привлекло величественное здание с огромными колоннами и арками. Приблизившись, Гай увидел роскошный фасад городского театра, украшенный каменными фигурами. Сквозь распахнутые настежь двери трех центральных подъездов виден был белый мрамор вестибюля, залитый светом хрустальных люстр и множества газовых бра.

Не сразу Гаю посчастливилось выбраться из гущи карет, теснившихся перед театральными подъездами. А когда он свернул вправо в узкую, плохо вымощенную улочку, его догнал босоногий чернявый мальчуган лет девяти. Болезненно подергивая худенькими плечиками, он жалобно попросил:

— Паночку вельможный, подайте сиротке на хлеб…

Они стояли под фонарем, и от Гая не укрылась страшная истощенность мальчика, его жалкие лохмотья, недетская печаль в черных глазенках, окруженных лиловой синевой. Гай погладил мальчика но жестким, давно не мытым волосам.

— Где же ты живешь, хлопче?

— Тут, на Подзамче, с дедом. Только он, не дай боже такого моему врагу, — совсем по-стариковски скорбно прошептал маленький нищий, — мой дедушка совсем не видит, ослеп. Отвернулись заказчики. Никто уже не приносит подбивать каблуки.

Гай нашел в кармане монетку и протянул мальчику.

— Дай вам боже здоровья, паночку, — наклонился тот к руке Гая.

— А это уж лишнее, — Гай нахмурился и едва успел отдернуть руку.

Давидка — так звали маленького нищего — растерялся. Ведь дедушка учил его, что надо всегда целовать руку господам, которые подают милостыню. Так делают все, кто вынужден попрошайничать.

Гай вздохнул, не проронив ни слова. Но прежде чем уйти, ласково улыбнулся мальчику, и тот снова почувствовал большую теплую ладонь на своей голове.

Давидка безмолвно провожал Гая благодарным взглядом, пока тот не скрылся за углом.

Глава вторая МАЛЕНЬКИЙ НИЩИЙ

Давидка, привыкший к затрещинам, насмешкам, издевательствам и обидам, зажав в руке драгоценную шистку,[4] задумался: как бы хорошо было, если бы этот добрый пан профессор[5] (так почему-то мальчик сразу окрестил Гая) жил в ихнем дворе. Он не давал бы Давидку в обиду, как когда-то ласковая мамуня и отец, умершие два года назад от тифа.

Нельзя сказать, что у маленького Давидки совсем нет друзей. У него они есть. Вот хотя бы каменщик Гнат Мартынчук, его жена пани Мартынчукова и их сын — русый, ясноглазый Ромко, всего на три года старший Давидки.

Пани Мартынчукова этой весной, перед пасхой, подарила Давидке новые штаны на лямках и рубашку, правда, не новую, — Ромка носил. Эта добрая женщина залатала ее на спине и локтях, и вышла рубаха прямо-таки как из магазина! Это свое богатство Давидка надевает только по большим праздникам, когда ведет своего дедушку за руку в синагогу на Старый Рынок.

Кто-кто, а Давидка знает, что пани Катря Мартынчукова совсем не злая женщина — это у нее только голос грубый. Если ее разозлить она размахивает руками перед чужим носом — привычка такая. Но, боже упаси, она никогда не бьет Ромку. Покричать — бывает, а ударить — ни-ни!

Случилась у Мартынчуков беда: два месяца каменщик сидит в тюрьме, говорят, за политику. Трудно им теперь живется. Пани Мартынчукова набирает много белья в стирку: скатерти, салфетки из бара «Кубок рыцаря» и из кофейни, что напротив Кафедрального костела. А Ромка — хороший помощник своей матери: на маленькой тачке привозит воду из колодца, что на Старом Рынке, рубит дрова, развозит белье клиентам. Давидка иногда ему помогает, если Ромка позволяет. Но он гордый, говорит: «Оставь, я сам!»

Прежде, бывало, забежит Давидка к Мартынчукам, а его как порядочного человека приглашают за стол, угощают горячим обедом. Теперь Мартынчуки редко варят обед. Пани Катерина целый день не отходит от корыта, спину не разгибает. В комнате от густого пара душно, как в подвале аптеки, где Давидка за три крейцера в день всю зиму мыл бутылочки из-под лекарств, пока пан хозяин за эту же плату не нанял мальчишку постарше и посильнее.

Иной раз, когда Давидка забегает к Ромке, пани Мартынчукова говорит:

— Ромцю, возьми там в духовке хлеб, а в шкафчике луковицу, сам ешь и Давидке дай.

Она добрая, пани Мартынчукова, и после дедушки Давидка любит ее больше всех на свете. Ему так хочется отплатить за ее доброту чем-нибудь очень хорошим. Такой случай однажды ему представился…

Приплюснув нос к стеклу огромной витрины магазина готовой одежды, Давидка любовался красивыми платьями на манекенах. Года два назад он ни за что не подошел бы к витрине так близко — боялся. Ведь он когда-то думал, что эти большие, красиво наряженные куклы — живые люди. Теперь Давидке даже смешно. До чего он был глуп! Ха, боялся кукол! Правда, прежде он даже не обращал внимания на платья, зачем? А сейчас глаз не мог оторвать от платья в белых ромашках с широким бархатным пояском. «Если бы я был богат, — вздохнул малыш, потирая грязной босой ногой вторую ногу, — я купил бы вот это синее в цветах платье для пани Мартынчуковой. Вот бы обрадовалась… — Давидка размечтался. — А Ромке купил бы вот этот блестящий черный костюмчик с белым бантиком на воротничке».