Его последние дни - [79]
— Ад какой.
— Обычный день в больнице.
— То есть писателем был сын? — уточнил Костя.
— Да.
— Ну, просто написано так… То есть я могу считать себя писателем, но от этого не начну хорошо писать.
— Ну так это третий том, — повторил Даниил. — Практика, как ни крути. Да и в целом нет же никакой справки, получив которую становятся писателями. А была бы такая справка — так кому бы выдавали? Тому, кто прослушал курс лекций?
— Ну да… — Костя задумался о чем-то своем, и хмыкнул: — Но было бы здорово так просто поверить, что ты доктор, и стать им.
— Ну, примерно так и бывает.
Даниил включил компьютер. Ему тоже нужно кое-что дописать. Проклятая бюрократия.
— А почему вы его не выводите из психоза? Ну, шоком, фармой, не важно. Привели в себя, а потом уже лечение.
— Так проблема не в том, что он в психозе, а в том, что он лечиться не хочет. Он приходит в себя, рано или поздно. Слушает меня, кивает, все понимает, а лечиться отказывается.
— Почему? — удивился Костя.
— Ну сам-то подумай. — Даниил посмотрел на интерна, и тот отвел взгляд.
— Понятно.
— Нет, не понятно. Почему ты не хочешь этого вслух говорить?
— Потому что не хочет окончательно потерять сына, — закатил глаза интерн.
— И что у тебя вызывает такую реакцию?
Костя пожевал губы, раздумывая, что ответить. Даниил смотрел на него, не отрывая взгляд.
— Ну а чего вы банальные вопросы задаете, я же не дурак!
— Нет, не дурак. А что не так с банальными вопросами? Еще один задам. С чего у тебя так отношение к больному поменялось?
— Да не поменялось оно, — пожал плечами Костя.
— Правда? — усмехнулся Даниил.
— Может, и поменялось, но это нормально. Я думал, что он…
— Жертва, ты хотел сказать?
— Нет, не так я хотел. В любом случае мне казалось, что он человек, пострадавший от отца-тирана, а он, как выясняется, и есть тиран. Неудивительно, что его сын покончил жизнь самоубийством.
— А что ты про это знаешь? — поинтересовался Даниил.
— Ну он же создал идеальную среду для того, чтобы у сына возникли суицидальные мысли. Вообще странно, что он так долго протянул.
— Я правильно понимаю, что ты делаешь выводы по книге, которую написал душевнобольной? — поинтересовался Даниил.
— Ну… Анамнез же вы мне не показываете!
— И правильно делаю, судя по всему. Да и зачем? У тебя уже есть свое мнение и, вероятно, стратегия лечения. Ты что-то знаешь об обстоятельствах самоубийства его сына?
— Нет, — вынужден был признаться Костя. — Но мне сложно поверить, что это не связано с таким детством.
— Каким? — уточнил Даниил.
— Ну вы же читали! — Костя постучал пальцем по тексту.
— Читал. Давай тогда сверим, что я вынес оттуда, а что ты.
— Отец с ПТСР пытался воспитать из сына какого-то универсального солдата. Причем любыми средствами. Изуродовал психику сына, и он в конечном счете покончил с собой.
— С чего ты решил, что все, что написано в этом тексте, — правда?
— Ну, других источников у меня нет, — заметил Костя. — Надо же мне на что-то опираться.
— Но уж не на слова душевнобольного. Ты, пожалуйста, учитывай, что текст написал не сын. А отец, считающий себя сыном. И он отражает не реальные мысли и отношение сына к отцу, а то, как себе это представляет отец. Понимаешь?
Костя вынужден был кивнуть, но все-таки нашел что возразить:
— Но факты-то остаются.
— И давай посмотрим на них. Откуда бы отец знал, что сын стоял у двери его спальни с ножом? В третьем томе это было?
— Было. Ну… Это, может, и выдумано…
— Откуда отец знал про эпизод в армии?
— Хм… — Костя смутился, но снова нашелся. — А, ну так там же и написано, что они это обсуждали за столом.
— А могли они обсуждать и эпизод с ножом?
— Эм-м… Ну, наверное…
— Уровень отношений понимаешь, в котором отец и сын обсуждают такое?
— Подождите, ну а вот его пассаж про детей? — вспомнил Костя. — Разве это не говорит о том, что…
— О том, что он сожалеет, а еще о том, что понимает, почему у него нет внуков. И даже разделяет позицию сына в этом смысле, — перебил Даниил. — И если уж мы играем в интерпретации текста, то надо исходить не из собственного мировосприятия.
Костя снова посмотрел на текст и подвинул его поближе к себе. Стал пролистывать, как бы ища, за что зацепиться.
— Человек пришел сюда за помощью, — продолжил Даниил. — А как ты будешь помогать тому, кого презираешь? Думаешь, он не почувствует? Ты либо научись сострадать ему, либо не подходи даже к этому пациенту.
— Если всем сострадать, с ума сойти можно.
— А зачем тогда становиться врачом? — удивился Даниил. — Бабла заработать? Ну, есть и попроще способы.
— Ладно, да, — сдался Костя. — Это был неожиданный поворот, и я немножко переборщил. А что там на самом деле с самоубийством, почему его сын покончил с собой?
— Не знаю. — Даниил отвернулся от интерна, надеясь все-таки заняться работой. — Это и не важно.
— Почему же не важно?! — ухватился за слово Костя. — Может, он написал в предсмертной записке «во всем винить моего отца»?!
— Не написал. Не было никакой записки. Но я, конечно, уточнял все известные детали с его сыном…
— Каким сыном? — перебил Костя. — Он же покончил жизнь самоубийством!
— Ты до двух считать умеешь? — поинтересовался Даниил.
— Ну, — насупился тот.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.