Его последние дни - [78]
Оказывается, в дверях стоял Денис. Как его можно было не заметить? Он подошел к моей койке и молча ждал меня. Я медлил и возился с одеждой до тех пор, пока сестра не вышла из палаты.
— По-братски, прикроешь?
— Смотря что надо, — ответил Денис.
Я взял из стопки несколько чистых листов и сунул их под кофту.
— Ручка с собой?
— Угу.
— Пошли.
Как и планировалось, Денис проводил меня в туалет. Там я достал из-под кофты листы и попросил его:
— Дай ручку, пожалуйста.
— Тебе че, приспичило прям? — удивился Денис, но ручку дал. — Тока, это, я около тебя буду, а то ты ее засунешь себе куда-нибудь.
— Хорошо.
Я закрыл крышку унитаза, положил на нее листы и сел на корточки. Получился импровизированный столик. Лучше, чем ничего. Надо писать, пока еще могу.
Я не понял, как оказался в полку. Так не бывает. После того как отрабатывают «Грады», живых не остается. Только пепел. Кто-то помог мне выгрузиться из машины. Вокруг шумели, что-то кричали. Меня куда-то вели. Около штаба в кругу стояли люди. Передо мной круг разомкнулся, и я увидел, что в центре толпы на коленях стоит какой-то мужчина с артиллерийскими петличками. Лицо в пыли и слезах. Глаза уже почти заплыли. Били его, видимо, от души.
— Что я могу сделать? — завыл он. — Хотите — убейте меня! Что вы мне сделаете, чего я сам себе не сделаю?!
Кто-то подтолкнул меня к этому бедолаге. Он попытался рассмотреть меня через щелочки заплывших глаз. Но скорее понял по воцарившейся тишине, чем увидел, кто я. Заплакал еще сильнее. Все замолчали. Я почувствовал, как кто-то взял меня за руку и вложил в нее пистолет, а потом направил его на голову мужчины с артиллерийскими петличками. Он все еще плакал, а я вдруг понял, что я мертв. Погиб под артобстрелом, как и все остальные. А это ад. И мы с этим бедолагой будем вечно убивать друг друга. Я перехватил пистолет и протянул его мужчине с артиллерийскими петличками. Он непонимающе уставился на него, потом на меня. Толпа вокруг что-то одобрительно зажужжала. Мужчина с артиллерийскими петличками взял пистолет и вдруг приставил его к своей голове. И выстрелил.
Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я пришел в себя и понял, что случилось. Сознание собиралось какими-то частями. Как будто я разбился на миллион осколков, а теперь складывал то, что смог найти. И склеивал все это обидой, болью, отвращением и ненавистью. Это были настолько непереносимые чувства, что я снова рассыпался. Я просто не мог это пережить. И тогда появился он. Для него, пронизанного мудростью и мужеством, все произошедшее — всего лишь урок. Важный, ценный, но урок. Жизнь показала ему, чего стоит слово.
Никто не знает, почему артиллерия ударила позже, но это не важно. Архан не обижается, потому что все, что происходит с ним, — его ответственность. Это был болезненный урок, но важный. Мужчина с артиллерийскими петличками остался мужчиной до конца. Настоящим воином, готовым нести ответственность за свои поступки. Архан может только уважать его мужественное решение. Архан поможет мне. Архан знает, что надо делать. Архан пришел, чтобы убить чудовище.
Я очнулся. Лист покрывали почти нечитаемые каракули, там и тут расплывшиеся из-за слез. Но я смотрел не на каракули, а на свою правую руку без кисти.
Глава 19
Даниил открыл дверь и с некоторым удивлением обнаружил в ординаторской Костю.
— Ты чего так рано? — спросил Даниил.
Интерн, судя по всему, только сейчас заметил, что в ординаторскую кто-то вошел. Он отвлекся от чтения и перестал грызть ноготь на большом пальце. Растерянно посмотрел на доктора.
— Доброе утро! Да мне кое-что заполнить надо было, вот и… — Он пожал плечами, как будто в процессе ответа сам утратил веру в его правильность.
— Что читаешь? — поинтересовался Даниил, задумчиво глядя в шкаф. Почему вечно не хватает вешалок? Ест их кто-то, что ли?
— Да вот… книгу.
— Удивительно. Никогда бы не заподозрил интерна в подобных делишках. Ты поэтому пораньше пришел, чтобы никто не застал тебя за этим постыдным делом? И что в книге пишут?
— Да это вашего больного книга.
Даниил наконец-то нашел свободную вешалку, повесил куртку и уточнил у Кости:
— Какой том?
— Эм-м… — растерялся интерн. — Тут не подписано.
— Откуда ты ее взял?
— Санитар принес.
— Значит, третий, — заключил Даниил. — Вон там на шкафу еще два.
Костя автоматически посмотрел в указанном направлении и нахмурился.
— Это он когда успел-то?
— В прошлый и позапрошлый заезды, как можно догадаться. Третий раз он тут, — ответил Даниил, надевая халат.
— Ну вы же мне не даете его анамнез изучить! — возмутился Костя. — Откуда мне было знать?!
— С анамнезом все могут, — возразил Даниил. — А без — только настоящий доктор.
— Да что вы опять… — Костя вздохнул и сменил направление разговора. — Ну так что с ним?
Даниил вздохнул, сел за свой стол и посмотрел на интерна. Хороший, в общем-то, парень этот Костя.
— Пять лет назад у него сын покончил жизнь самоубийством. Каждую годовщину одна и та же история. Впадает в психоз.
Интерн посмотрел на книгу так, будто держал в руках змею.
— Он себя своим сыном, что ли, считает?
— Да. Проживает его последние дни.
Костя тихо ругнулся и отодвинул стопку листов.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.