Его последние дни - [33]

— Они будут на четвереньках ползать, а мы на них плевать! — черт знает откуда всплыли слова Уэфа.

«Кин-дза-дза!», конечно, гениальный фильм. Но вот имеет ли цитата отношение к тому, что произошло? Чем-то меня Мопс подцепил, это несомненно. Если человек напротив тебя бьется в припадке, значит, ты хорошенько потоптался по его ценностям. И вряд ли ты это сделал совсем уж без злого умысла.

Но неожиданно я успокоился. Встал и подошел к психам, они никак не отреагировали на вторжение в личное пространство, в отличие от санитара, который пристально уставился на меня. Я демонстративно медленно и значительно взял восковой мелок и показал его санитару жестом фокусника, потом так же поступил с листами бумаги. Отошел от психов и сел за другой стол.

Совершенно ни о чем не думая, стал рисовать. Санитара, комнату, психов. Получалось плохо, все-таки я не художник. Зато хорошо получился стул, тот самый красный стул из нашей палаты. Я даже взял еще один, красный мелок. Стул так хорошо мне давался, что я его нарисовал раз пять. С каждым разом он обретал какие-то человеческие, что ли, черты.

Я даже подумал, что, если повторю свой рисунок еще раз сто, на листе проступит то, что скрывается за этим якобы стулом.

— Доктор, доктор, посмотрите, что я нарисовал!

Я отвлекся. Психи дружно приветствовали Розенбаума, который, вероятно, пришел по мою душу. Кто-то наверняка пожаловался на мое поведение.

Один из психов подобострастно протягивал доктору рисунок. Рассмотреть, что на нем изображено, я не смог, но вряд ли там шедевр.

— Очень красиво, — едва взглянув на рисунок, ответил Розенбаум. — Хотя и есть над чем поработать, да?

— Да! — согласился псих. — Будет еще лучше!

Доктор повернулся ко мне и подошел ближе. Неторопливо взял стул, поставил напротив, сел и уставился меня с очевидным требованием объясниться.

— Меня таким взглядом не проймешь, я привычный.

— Каким таким? — уточнил Розенбаум.

— Требовательным.

— С чего вы решили, что я смотрю именно так?

— Бросьте это. Сейчас вы спросите, кто еще на меня так смотрел, да? Ну а потом поплачем за маму, за папу, за того парня.

— А вы бы хотели, чтобы я спросил?

— Хотите анекдот про психолога? — ответил я идиотской очевидной остротой на идиотский очевидный вопрос.

— А вы хотели бы рассказать? — выкрутился он.

Я неожиданно для себя самого хохотнул. И поднял руки, как бы сдаваясь.

— Ладно, вы победили. Дайте угадаю, на меня наябедничали и вы пришли, чтобы сказать, что нормальный человек так себя не ведет?

— Нет. — Он помотал головой. — Не думаю, что это ненормальное поведение. Все мы иногда хотим сделать кому-то больно.

— Зачем? — спросил я еще до того, как подумал.

— Ох, ну тут много версий. — Розенбаум закинул ногу на ногу, подперев рукой голову. — Мазохизм штука интересная.

— Вряд ли вы оговорились, да?

— Нужно хорошо понимать, что зачастую мотивы совершенно обратные. Часто мазохизм, например, представляет из себя чистой воды садизм, если, конечно, верить психоаналитикам. Об этом писал Бенвенуто, если правильно помню. Жертва, страдая, становится чище, чем мучитель, при этом как бы делая его чудовищем. Ты чудовище, ты плохой, ты делаешь мне больно, а я такой хороший и в белом пальто, смотрю на тебя свысока. Вот и кто тут садист на самом деле?

— Вы это к чему? — не понял я. — Как-то невпопад отвечаете или мне кажется?

В этот момент психи за соседним столом подскочили и принялись собирать свои художественные принадлежности. Я догадался, что близится время обеда. Розенбаум повернулся и сделал знак санитару, означающий, видимо, что мы еще посидим тут.

— Как ваше настроение? — повернувшись ко мне, спросил он.

— Да ничего. Скучно только. Когда вы меня выпишете?

— Скучно. — Розенбаум как-то нехорошо усмехнулся. — А почему скучно?

— Ну, как тут все устроено, я понял, все посмотрел. Больше тут делать особо нечего. Потому и скучно.

— А, ну так вы из тех писак, которым все понятно, да? — Какая-то очевидная провокация — естественно, я на это не куплюсь.

— Примерно.

— Понимаю. — Тут он скорее имел в виду, что я в ловушку не зайду. — А расскажите мне про скуку.

— Что это значит?

— Слово «скука» само по себе ничего конкретного не значит и никак не описывает ваши чувства. Расскажите мне про нее. Какая она? Как выглядит? Как ощущается? Вы же писатель! Подключите воображение.

Я хотел отмахнуться, но решил играть по-честному. Закрыл глаза и стал представлять скуку.

— Я бы сказал, что это что-то густое, вязкое. Наверное, в груди. Как будто не хватает воздуха. Все какое-то серое…

Я остановился и открыл глаза, понимая, что он скажет.

— Продолжайте.

— Нет уж, я и так понял, что вы хотели показать.

— Понять мало. — Кажется, он несколько разочарован, но чем именно? — Не существует скуки. А то, что вы называете скукой, — это неспособность или нежелание пережить то, что с вами происходит. Вот скажите, нехватка воздуха хоть чуть-чуть похожа на скуку?

— Ну, наверное, можно провести параллель…

— Скука похожа на асфиксию? — Он чуть усилил голос, как бы выдергивая меня из теоретизирований.

— Нет.

— А с чем бы вы тогда ее сравнили?

— Со страхом, наверное. Но это абсолютно логично. Вы держите меня в психушке, тут жутковато. А вы не спешите меня выписывать.