Его последние дни - [12]
— Ну вы же не сказали, что думали о том, как меня обмануть, вы сказали, что думали о суициде. — Он снова мерзко улыбнулся.
— Да вы просто до слов докопались!
— Не кричите, — попросил он. — Наверное, не мне говорить писателю о важности слов и связи речи с психическим состоянием. Но тут есть еще один важный момент. Человек, действительно не думавший о суициде, возмутился бы: мол, не думал я вовсе. Это автоматическая и нормальная реакция.
Я помотал головой и тяжело вздохнул:
— Да вы просто подловить меня пытаетесь, а не услышать. Ну, может, я и думал, но это нормально, все иногда об этом думают. Было бы глупо маниакально утверждать обратное.
— То есть все-таки думали? Минуту назад вы это отрицали.
Мне захотелось его ударить. Я медленно провел языком по зубам и поиграл желваками, чтобы немножко успокоиться.
— Послушайте, Даниил как-вас-тамович, не надо делать из меня психа. Я нормальный человек, я нормально соображаю, у меня не нарушено критическое мышление, мне нечего тут делать.
— По большей части да. Скорее всего, переведем вас на амбулаторное лечение. Подождите. — Он жестом остановил меня, собирающегося возмутиться. — Вы правда думаете, что у меня есть хоть какой-то интерес в том, чтобы лечить здорового человека?
— Ну… — Я попытался сообразить, в чем может быть выгода, с ходу не нашел. — Может, у вас профдеформация. Вы во всех видите психов. Нет здоровых, есть недообследованные.
— Вы когда-нибудь видели, как выглядит история болезни?
— Нет, а при чем тут это?
Розенбаум усмехнулся, закинул ногу на ногу и посмотрел в сторону двери, будто бы принимая какое-то решение.
— Ладно. — Он махнул рукой. — Как-нибудь потом покажу. Пока просто поверьте на слово. У меня там лежит история болезни реанимационного больного. Он ничего не делает, просто лежит. Даже не моргает. Так вот там текста больше, чем в «Войне и мире». Вы правда думаете, что мне охота писать еще пару сотен страниц заключений?
— Допустим, нет, — нехотя согласился я.
— Если бы мне платили проценты за каждого вылеченного больного, я бы еще понял, но у меня зарплата. Так какой мне смысл тратить на вас силы и время, если вы не больной?
— Мне вот тоже интересно, — буркнул я скорее просто из желания немного уколоть.
— Я не враг себе или вам. Допустим, я ошибаюсь, вы абсолютно здоровы, просто по глупости совершили довольно странный поступок. Допустим, все так и есть. Ну так, раз уж вы тут, полежите, попейте антидепрессанты, поправьте психическое здоровье. Выйдете от нас огурцом, напишете книгу про ужасы психиатрии. В чем проблема?
Я вдруг понял, что сижу с открытым ртом. И слишком поспешно, с громким звуком его закрыл.
— Зачем пичкать таблетками здорового человека?!
— А что не так с таблетками? — Он снова стал очень внимательным.
У меня возникло ощущение, что его взгляд проходит сквозь мой череп и сканирует мозг, чтобы расшифровать пробегающие по нейронам сигналы.
— Скажете, побочки у них нет и на когнитивные способности они не влияют?
— Смотря какие препараты. Некоторые их даже усиливают. По побочкам опять-таки надо понимать, о чем конкретно речь. Вам я выписал «Тералиджен» — рассказать?
— Расскажите.
— Это атипичный нейролептик, он не влияет на психику и не затрагивает экстрапирамидную систему. Просто купирует симптомы возбуждения и ажитации, хорошо помогает от навязчивых мыслей. Ничего страшного, как видите. Главный побочный эффект — сонливость.
Ну прям-таки замечательная штука, если его послушать. Странно, что всех без исключения им не кормят.
— И вы понимаете, как они влияют на творчество? Есть какие-то исследования, может быть?
Розенбаум задумался, погладил усы, потом медленно поводил головой из стороны в сторону.
— Прямых исследований в этой области нет, но я полагаю, что в конечном счете положительно. Да, вполне вероятно, что некоторую остроту восприятия они, конечно, снимут, отчего и творчество может стать менее актуальным, бьющим в нерв, что ли. Но кто, собственно, напишет книгу, если вы выйдете в окно? Так что я склонен считать, что положительно.
— Не думаю.
— То есть таблетки вы принимать не хотите? — уточнил он.
— И не буду, — кивнул я.
— Потому что считаете, что из-за них вы станете хуже писать?
— Грубо говоря, да.
— Но ведь приступы реальны. — Что это, вопрос или утверждение?
А что в голосе — сочувствие, жалость? Что вообще происходит? Что-то личное? Что ответить?
— Нет, конечно. — Я улыбнулся, но сразу же понял — зря. Получилось как-то тяжело, будто на уголках губ повисли гири, а я их тащу вверх.
— Понятно. — Хотя тон его скорее подразумевал недоверие. — Значит, это вы тоже выдумали и нет у вас периодов, когда вам плохо?
— Всем иногда плохо, вы вообще в окно смотрели?
Он автоматически посмотрел в окно и спросил:
— А что там?
— Пятьдесят оттенков серого! Это же Питер!
— А, в этом смысле, — понял Розенбаум. — Ну вот, вы тяжело переносите осень и весну, и вас можно понять. Все хмурое, серое, солнца мало. Угнетает все это, нездоровая, скажем так, атмосфера. Так почему бы не снять все эти симптомы?
— Спасибо, не надо, я и так неплохо справляюсь.
— Ладно. — Он посмотрел на часы и что-то прикинул в уме. — Я вам верю, вы абсолютно здоровы, вам не требуется помощь. Но есть нюанс — я не смогу выписать вас прямо сейчас. Для этого мне понадобится собрать клинико-экспертную комиссию. Что не только не сэкономит время, но и грозит некоторыми последствиями. Хотя если вы настаиваете…
Судьба – удивительная вещь. Она тянет невидимую нить с первого дня нашей жизни, и ты никогда не знаешь, как, где, когда и при каких обстоятельствах она переплетается с другими. Саша живет в детском доме и мечтает о полноценной семье. Миша – маленький сын преуспевающего коммерсанта, и его, по сути, воспитывает нянька, а родителей он видит от случая к случаю. Костя – самый обыкновенный мальчишка, которого ребяческое безрассудство и бесстрашие довели до инвалидности. Каждый из этих ребят – это одна из множества нитей судьбы, которые рано или поздно сплетутся в тугой клубок и больше никогда не смогут распутаться. «История Мертвеца Тони» – это книга о детских мечтах и страхах, об одиночестве и дружбе, о любви и ненависти.
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.