Его любовь - [64]

Хотелось возразить Надийке, но не смог. Не поворачивался язык успокаивать, все равно прозвучало бы это фальшиво и неуместно, особенно в такую минуту. Молчал, поняв душой — сейчас молчание убедительнее и нужнее: оно способно сблизить надежнее любых, самых искренних слов.

Молчал Юрко, молчала Надийка, и в этой чуткой, напряженной тишине особенно отчетливо слышался доносившийся из родильного отделения отчаянный детский плач — тех, кто уже родился, и тех, кто только что является на свет.

Обычная жизнь начиналась сложно и болезненно. И, пожалуй, никогда не избавиться человеку от страданий, поскольку он с ними вступает в жизнь и с ними уходит из жизни.

Надийка вздрогнула, словно позвал ее кто-то. Вероятно, среди общего плача уловила голос своего малыша, проснувшегося и звавшего мать.

— Я побежала!

— Но мы… — попытался задержать ее Юрко, тоже поднявшись, — мы недоговорили.

— Потом… — рассеянно улыбнулась Надийка. Она вся уже была там, в палате. — Потом…

— Опять это «потом», — сокрушенно вздохнул Юрко. — И так всю жизнь — «потом».

6

В палате Надийку отругали соседки — что это она так обращается со своим: ушел, бедный, как в воду опущенный. Разве можно так трепать нервы и мужу и себе.

Надийка вяло защищалась:

— Ничегошеньки вы не знаете.

И думала о своем, взвешивала все снова и снова. Почему из-за нее должен страдать ребенок, расти без отца? Все равно, одной век не прожить, как-то ведь придется устраивать личную жизнь. Так почему бы не сейчас, ведь Юрко стремится к этому, любит ее. Любит? Но ведь и Михаил уверял ее, что любит. Клялся, шептал нежные слова. А потом бросил в самый трудный момент. Так, пожалуй, не сделал бы даже и совсем чужой человек. А она любила его, как любят в первый и, наверно, в последний раз. Все прощала и сейчас, пожалуй, простила бы, если б вернулся, и любила б еще горячей.

Но он никогда уже не вернется. А ребенку нужен отец.

И когда Юрко приехал за ними на такси, Надийка не стала ни противиться, ни возражать. Покорно стала собираться, но на все радостные поздравления — какой чудный сыночек, какой отец! — она лишь грустно улыбалась в ответ и едва сдерживала слезы.

Юрко суетился, с благодарностью отвечал на поздравления, но и он чувствовал себя неуверенно, его тоже одолевала какая-то неловкость, ему хотелось поскорее закончить все это — нелегко казаться счастливым перед пытливыми глазами, которые замечают намного больше, чем тебе хотелось бы.

— Ребеночка пусть отец возьмет, — сказала санитарка, а Юрко не сразу сообразил: о нем говорят. Отец! Даже вздрогнул от неожиданности, хотя, казалось, давно готовился к этому. Взял мальчика и понес, бережно прижимая к груди.

Наконец-то свершилось — вот она, его синяя птица, его Надийка, рядом с ним как жена, поедет к нему, будет жить в его доме-вагончике.

Только бы не спугнуть это счастливое мгновенье!

Таксист, бойкий парень, услужливо распахнул дверцы «Волги», а когда Юрко неловко — с ребенком на руках — протиснулся в машину, глянул веселым глазам на младенца:

— Ого, вылитый папаша! — и лукаво подмигнул.

Юрко покраснел, а таксист газанул так, будто собирался взлететь, а затем небрежно, словно, играя, взял баранку одной рукой и, весело насвистывая, помчался вперед. Юрко помрачнел, ему и это почему-то не понравилось.

Когда входили в вагончик, на крыльце стоял сосед. При виде белоснежного свертка в руках Юрко он удивленно поднял брови и протянул: «Ого-о, свадьба с приданым!»

Юрко сердито отвернулся.

Когда они вошли в комнату, Юрко положил малыша на стол, а Надийка перенесла его на постель и принялась перепеленывать.

Глядя на ее ловкие руки, Юрко мрачно сказал:

— Интересно, откуда сосед знает?

Надийка молча перепеленала ребенка, поднялась и так посмотрела на Юрко, что он не то что смутился, а растерялся.

— Пожалуй, мне лучше сразу уйти отсюда, — сказала она.

— Надийка! — воскликнул Юрко испуганно. — Не смей об этом говорить, не смей! — Он бросился к ней и схватил за руку, будто она действительно уходит, и начнет сейчас вырываться. Но Надийка покорно и устало прильнула к нему, нежная и доверчивая, и он, неожиданно ощутив ее так близко, как никогда еще не было, не веря своему счастью, порывисто обнял ее, прижался лицом к ее лицу, губами к губам, мягким, податливым, потом стал целовать мокрые от слез щеки, только теперь заметив, что Надийка плачет. Затем приник губами к одному глазу, к другому, целовал, целовал, будто стараясь закрыть их поцелуями, чтобы не лились эти жгучие солоноватые слезы, а они от этого, казалось, полились еще сильнее.

— Надийка, не надо, — шептал он. — Я не хотел тебя обидеть… Надеждушка моя, ну, пожалуйста. Знаешь, бывает со мной такое: хочу сказать что-то хорошее, приятное, а получается не то. Будто бы это не я говорю, а кто-то другой, злой и глупый, преследующий меня. А я, я понимаю, нет нам дела ни до кого, если мы вместе с тобой, если ты — м о я… Ведь ты моя, моя? — исступленно повторял он, все еще не веря в то, что произошло.

Надийка не успела ответить — заплакал малыш, и, высвободившись из объятий, она поспешила к нему…

Часть третья ДЬЯВОЛЬСКИЕ КОРНИ

1

И даже здесь, на громадной стройке, где столько людей, столько семей, а еще больше разных семейных историй, не удалось им скрыть свою тайну.