Его любовь - [57]

— Да разве пойду я в милицию, — сокрушалась мать, — и перед людьми стыдно, да и Надийка наказывала: «Не смейте позориться! Не маленькая я, сама за свои поступки отвечать буду». Одним словом, нашла коса на камень. Что же мне, матери, делать теперь? Была доченька — и нету. Уехала, вернется ли когда назад? Успокаивала меня — мол, не первая еду, многие уезжают, всем на земле места хватит.

— Так куда же уехала? — в нетерпении повторил свой вопрос Юрко.

— Ой, не знаю, сы́нку, не ведаю… — И, словно почувствовав недоверие, добавила: — А если б и знала, то не могла бы сказать. Надийка наказала — никому ни слова.

Юрко понял, что мать знает, куда поехала дочь, и от этого стало легче на сердце. Если она знает, то и он сможет узнать. Каким образом, не представлял пока, но он разыщет Надийку хоть на краю света.

Побежал в больницу — опять ноги сами собой понесли. На работе скажут более определенно.

В коридоре увидел ту же санитарку, у которой в прошлый раз допытывался о Надийке. Тогда она вроде бы сочувственно отнеслась к нему. И теперь он обрадовался, будто родственницу близкую встретил, бросился к ней, но она огрызнулась так сердито, что Юрко растерялся:

— Не приведи господь с такими проходимцами связываться! Свели девку с ума, лишили больницу такой золотой работницы, а теперь еще шатаются тут, допытываются — где да что? От таких вот света белого не взвидишь и сбежишь за тридевять земель!

— Вы, пожалуйста, не сваливайте с больной головы на здоровую, — не стерпел Юрко. — На один аршин всех не меряйте.

— Все вы одним миром мазаны, — не унималась санитарка. — Пока не доверишься — на руках носите, а поверишь — и все. Я в молодости тоже вот так поверила и на всю жизнь поплатилась. Да разве найдется на свете такая, чтоб не лила из-за вашего брата горьких слез?

— Не знаю… — присмирел Юрко.

— Да откуда тебе знать? — еще яростней наседала на него женщина, будто и впрямь Юрко был виноват. — Вам только бы своего добиться, а там хоть трава не расти. Знаю я таких! Метлой вас надо, метлой! — И она угрожающе подняла веник.

Юрко понял, что санитарке ничего не стоит от слов перейти к действию, и потому счел за лучшее подобру-поздорову ретироваться, тем более что вокруг начали уже собираться люди и, толком не зная, в чем дело, дружно поддерживали санитарку, гневно осуждая незнакомого парня, который натворил что-то да еще пытается оправдываться.

Вышел из больницы, угрюмо побрел по аллее. Среди кустов сирени заметил скамейку, опустился на нее и увидел вырезанные ножом буквы — «М + Н =».

И вдруг догадался: да это ж Михаил и Надийка. Да-да, скорее всего, они! Больница-то рядом!

После знака равенства нет ничего. Значит, уравнение ждет еще своего решения. Он горько усмехнулся, достал из кармана свой монтерский ножик, которым зачищал изоляцию на проводах, и вырезал еще две буквы. Получилось: «М + Н = Н + Ю».

9

Юрко так и не узнал, куда уехала Надийка.

Заходил еще раз к матери, был в больнице, даже решился поговорить об этом с Михаилом, но все напрасно.

Вечерами околачивался возле ее двора, стараясь не попадаться на глаза матери. Ждал счастливого случая. Но случай представился совершенно неожиданно и совсем не рядом с Надийкиным домом. Как-то поднялся Юрко к фонарю на столбе возле почты — сменить перегоревшую лампу. И вдруг увидел Надийкину мать. Она семенила по улице, а в руке, словно нечто хрупкое, бережно держала конверт.

Одета была по-праздничному — то ли всегда так одевалась, выходя в центр села, то ли потому, что несла это письмо. Сверху маленькая женщина казалась еще меньше.

Наверно, это письмо Надийке, а если так, то на нем есть ее адрес. Обычно сельчане не опускают писем в ящик, а сдают их работникам почты. Вот бы выпросить его, чтобы только взглянуть. Нет, не дадут, да и сам он не решится просить, — сразу догадаются, что к чему, и на смех поднимут. А если явиться к ним по служебному делу, ну, скажем, под видом ремонта электросчетчика или проверки проводки, и как бы невзначай зайти за стойку и незаметно просмотреть сданные письма? Нет. Незаметно никак не получится.

Между тем мать Надийки в здание почты не вошла. Остановилась у крыльца, еще раз посмотрела на конверт и опустила его в почтовый ящик, висевший под окном. Заглянула в прорезь — проскочил ли конверт внутрь, и, постояв с минуту, словно не желая расставаться с написанным, неуверенно тронулась с места и мелкими шажками пошла по улице. Отойдя немного, оглянулась, словно проверяя, не угрожает ли какая опасность ее письму, и двинулась дальше.

Как же теперь быть? Когда и кто будет доставать почту из ящика? Удастся ли тогда подойти и попросить? И покажут ли конверт?

Так и не заменив перегоревшую лампу, цепляясь за столб то одним, то другим металлическим когтем, спустился на землю. Снял когти и пояс с цепью и, подбежав к почте, остановился у синего ящика. Внимательно перечитал надпись на нем — когда забирают корреспонденцию. Сегодня не будут. Это хорошо. Присмотрелся, как прикреплен ящик к стене. Не удержался, попробовал — и сразу же отдернул руку. Показалось, кто-то пристально следит за ним. Оглянулся — никого.