Его любовь - [55]

Влетали в лес, где шепталась листва и приветливо качались ветви, неслись по широкой степи, где наливались хлеба, где извилистая тропа терялась во ржи и видны были только сверкающее небо да солнце, да земля, тоже разомлевшая от ласки и радости.

И они — вдвоем…

И вот — третий.

Почему-то не торопилась Надийка сказать о нем Михаилу.

Наверно, есть в этом что-то таинственное, тревожное, необыкновенное, такое, о чем не скажешь легко, непринужденно, в чем признаться, пожалуй, так же трудно, как первой произнести «люблю». Или даже труднее.

Михаил неторопливо, машинально сложил нож, так же медленно спрятал его в карман, и хотя это были обычные, без каких бы то ни было слов движения, у Надийки от них тревожно забилось сердце.

— Как это… сын? — колюче ощупал взглядом.

— Да-а… — смущенно улыбнулась Надийка, — Разве ты не догадываешься?

Михаил помрачнел.

— Зачем?

— Как это зачем? — не поняла Надийка.

— Да разве я не говорил тебе: никаких детей!

Надийка смотрела на него пристально, словно вспоминала — верно, говорил, но она тогда сочла это шуткой, зажала ему рот ладонью: «Не нужно, не нужно так», — ей и самой стало стыдно.

Но теперь…

— Ты сама — медик… Могла же… что-нибудь… — сказал он так, словно речь шла о какой-то мелочи.

— Я… я не думала об этом.

— Вы никогда не думаете.

— Кто — «вы»?

— Бабы. А потом — слезы, обиды. Ну, а чем я могу помочь? Чем? Я — не гинеколог!

— Какой ты жестокий…

— Или ты нарочно… Чтоб меня оседлать.

Надийка молчала.

— Короче, в мои планы это не входит… — помолчав, сказал он твердо.

— Планы? — переспросила Надийка. — А разве любят по плану?

— Ты привыкла придираться к словам. Просто я не собирался начинать жизнь с детей! И не раз предупреждал тебя об этом.

Надийка смотрела на него чистым, открытым взглядом, смотрела и ничего не говорила. Михаил не выдержал ее взгляда, опустил глаза. Лучше бы она просила, обвиняла, ругала, тогда легче было бы обороняться, переубеждать. Но Надийка продолжала молчать, глядя, немигающими глазами, словно видела Михаила и не замечала его, узнавала и не могла узнать.

Потом, так и не сказав ни слова, встала и пошла — сначала медленно, потом быстрее, быстрее, словно выходя из оцепенения.

Михаил поднялся в растерянности, хотел что-то крикнуть ей вслед, но потом передумал.

В сердцах пнул скамью ногой, да так, что схватился за колено, и, прихрамывая, заковылял по дорожке. Оглянулся на окно больницы, откуда всегда, заслышав его шаги, — как только она узнавала их среди множества других? — выглядывала улыбающаяся Надийка в беленькой шапочке и кивала — подожди, мол, минутку, я сейчас…

«Свинья же ты, Михаил…» — подумал он.

Но тут же вернулся в свое лоно.

Ушла… Может, оно и лучше, что сама убежала, ему сбежать было бы куда труднее. А жениться он, как и прежде, не собирается — это твердо.

Это даже хорошо, что она ушла — без ссоры, без слез и истерик. В таких случаях, как говорится, главное — «красиво разойтись».

Надийка ушла. Но не потому, что гордость заставила ее уйти. Просто-напросто ошеломили ее слова Михаила, его тон, его вид, ошеломили настолько, что не знала она, что и думать. Вот и ушла.

Казалось, любимый обрадуется, а получилось наоборот. Вероятно, и она немного виновата — так долго не признавалась (но ведь и сама долго не верила в это), так неожиданно, некстати заговорила (а с другой стороны — когда же было бы кстати?)…

Потому и решила несколько дней спустя встретиться снова. Смущаясь, приблизилась к конторе колхоза, там часто стоял  е г о  «козлик» — так называли тупоносый вездеход зоотехника. Она бывала здесь и раньше, когда хотелось встретиться поскорее. Но чаще Михаил сам подъезжал к ее дому и сигналил (чем сильно сердил мать) или к больнице (даже санитарки издали узнавали его мотоцикл и многозначительно ей подмигивали).

После разговора о сыне он не приехал ни разу ни домой, ни в больницу, а ждать не было больше сил.

И она пошла сама.

На мгновение застыла, увидев хорошо знакомую машину и Михаила. Он сидел на крыльце, широко расставив длинные ноги, курил и что-то весело рассказывал ребятам.

Ему шепнули на ухо, что она рядом, он вздрогнул от неожиданности, встал и пошел ей навстречу.

Она стояла стройная, красивая и ждала. И Михаилу подумалось — не пошутила ли она насчет сына, чтобы проверить его отношение к ней. Ведь не изменилась совсем. В обычной своей белой кофточке, с маленьким дерматиновым чемоданчиком в руке, и вроде бы даже без белого халата понятно: медсестра.

Но, приблизившись и поймав ее взгляд, сразу понял: нет, здесь не до шуток, все правда. Глаза ее, всегда прозрачные и озорные, смотрели сейчас тревожно и грустно.

Поздоровались. Помолчали.

— Мне нужно с тобой поговорить… — и голос се дрогнул.

— Говори… — с напускным безразличием бросил Михаил, отводя глаза в сторону. Мысленно приказал себе: «Только не уступай, держись!»

— Н-не здесь, — она проглотила комок, подкативший к горлу. — Можем мы встретиться где-нибудь и поговорить по-человечески?.. Или ты не человек?

— Тебе виднее…

— Так придешь? — спросила она.

— Приду. Почему не прийти? А куда?

— Ну, туда же… — кивнула чуть заметно в сторону больничного парка. — К… — запнулась. — К нашей скамейке. После работы.