Его большой день - [95]

Я ждать не стал, схватил длинную палку и прямо к дереву. Уж меня сразу заметил. Глаза его сверкнули, и он пристально уставился на меня.

А птахи знай на своего общего врага нападают. Самые смелые — дрозды. Они, как безумные, кидаются на ужа. По всему лесу птичий крик слышен.

Попробовал я ужа палкой на землю сбросить. Но не тут-то было! Он крепко обвился вокруг ствола. Поднимает голову и шипит. Пришлось мне взять палку в обе руки и расправиться с ним как следует. Наконец уж отступил, развернул свои кольца, сполз на землю и быстро скрылся в высокой траве.

Бросил я палку, гляжу, что птицы будут делать.

Сперва они кричать перестали, защебетали, потом в разные стороны разлетелись. А дрозды — прямо к своим птенцам. Оба готовы прикрыть их своим телом.

Вскоре вокруг елки наступила тишина. Один из дроздов в гнезде остался. Совсем покинуть своих желторотых детей родители теперь опасались.

Второй дрозд то и дело прилетал с полным клювом. А ненасытные птенцы навстречу ему клювы раскрывали. Накормил их дрозд наконец, на ветку опустился и обычную свою песенку запел, красивую и веселую. Мне показалось, что это он всех остальных птиц благодарит за помощь.

19. Лесная лежебока

Вечерело, когда мы направились через дубраву к лесничеству.

Вдруг дядя Богдан останавливается и хватает меня за руку.

Хотите посмотреть на зверюшку — малюсенькую, с детский кулачок, но очень занятную?

Я согласился не размышляя. И зачем дядя Богдан спрашивает, ведь знает мое любопытство.

— Ну так пойдем!

Он поманил меня рукой и свернул с тропинки в дубняк.

Через дубраву мы дошли до невысоких зарослей орешника. Тут дядя Богдан остановился, посмотрел вокруг, точно выбирая дорогу, потом проскользнул в чащу по еле заметной тропке, проложенной лесными жителями.

Мы шли медленно. Ветки безжалостно хлестали по лицу и по рукам. Часто приходилось пригибаться пониже, чтобы пробраться, словно туннелем, под ветвями кустарника.

Наконец дядя Богдан остановился, послюнил палец и подержал немного над головой, потом удовлетворенно кивнул.

— Ветер на нас, — сказал он. — У этого зверька нюх замечательный.

И он сделал еще несколько шагов вперед.

— Видите? — сказал он шепотом, показывая в ореховые заросли.

Я глядел во все глаза, но ничего не видел. Через некоторое время шевельнулась веточка, и среди широких листьев орешника мелькнуло буровато-коричневое созданьице.

— Лесная лежебока, — шепнул мне дядя Богдан.

Лежебока? О таком животном я в жизни не слыхивал.

— Я его так прозвал, а по-ученому — соня орешниковая.

Ну, это больше на дело походит, что-то такое я слышал краем уха.

Мы смотрели на бурый шарик, а он быстро прыгал с ветки на ветку. Казалось, зверек нас не заметил.

— Гнездо у нее там, — показал дядя Богдан на середину куста.

И вправду, в полутора метрах от земли в развилке виднелось гнездышко, совсем такое же, как птичье.

Долго мы смотрели на крохотную озорницу, которая проворно прыгала с ветки на ветку, поддерживая равновесие длинным хвостиком. Соня лазила по веточкам, висела на них вверх брюшком, становилась на задние лапки, а передними доставала орехи. Ловко выгрызала ядрышко, а пустую скорлупу бросала на землю. Иногда она так прижималась к ветке, что совсем исчезла из виду. А то вдруг — скок-скок! — и сидит в гнезде. Черные глазки сверкают как бусинки и смотрят на нас. По другую сторону гнезда свешивается пушистый хвостик.

Я готов был смотреть до ночи, но дядя Богдан напомнил мне, что пора отправляться дальше.

— Ну как, занятный зверек, а? — спросил он меня в дубняке.

— Гм. Занятный. Но почему вы его лежебокой прозвали? Он же как ртуть живой.

Загорелое лицо дяди Богдана так и просияло. Он погладил усы и сказал:

— Эта соня орешниковая и взаправду спит очень много. Всю зиму напролет спит, даже летом день-деньской, только в эту пору просыпается.

И когда мы вышли на тропинку, дядя Богдан рассказал мне целую историю о своем первом знакомстве с соней.

— Два года назад мы тут, чуть пониже, дорогу чинили, — начал он. — Было это в начале мая, только что снег сошел. Под кустами всюду подснежники цвели.

Выравнивали рабочие откос над дорогой. Один из них киркой сильно ударил, выворотил большую глыбу, и она покатилась вниз под уклон. Катилась, катилась и постепенно на мелкие кусочки рассыпалась. Вдруг среди комочков земли буровато-коричневый пушистый шарик объявился.

Рабочий, старик Валко из Речницы, подбежал и взял шарик в руки. А шарик зверьком оказался, крохотным, как мышка. Он спал, свернувшись клубком, обернув длинный хвостик вокруг тела. Подозвал меня Валко и показывает пушистый шарик.

«Должно быть, порядочная лежебока, раз от такой встряски не проснулась», — сказал Валко, подавая мне сонулю.

«Да, соня ореховая не прочь поспать», — говорю я ему.

«Берите ее, мне она ни к чему», — сказал Валко и пошел работать.

Сунул я лежебоку в карман. Согрелась она там, стала дышать глубже, но так и не проснулась. Уже добрых два часа прошло, а лежебока продолжала спать как убитая. Что с ней делать, не таскать же ее в кармане? Где-нибудь чуть покрепче прижму, из нее и дух вон. Положил я соню под кустик среди распустившихся подснежников. Несколько раз заглядывал — там ли она еще. Вижу: все там же лежит. Потом на другой бок перевернулась и продолжала спать.