Египетский роман - [3]

Во время церемонии много шутили. Кто-то что-то скажет – и все засмеются. Сама Вивиан все время улыбалась, не выставляя напоказ зубов: в свое время родители не позаботились их выровнять. Чарли рассеянно вертел головой по сторонам, как невнимательный ученик на уроке, раввин даже сделал ему замечание, чтобы он успокоился и не нарушал ход собственной свадьбы. Поцеловались наскоро. Когда гости стали расходиться, Чарли сказал:

– Тебе в Тель-Авив, с Витой и Аделью, мне – в кибуц с Мирьям и Полой. – Он говорил по-французски: – Мне на все дела еще две недели в кибуце. Глупо ездить каждый день туда-сюда, туда-сюда. Через две недели приеду.

– Конечно, – согласилась Вивиан. – Очень глупо ездить каждый день туда-сюда, туда-сюда.

А она-то надеялась, что он хотя бы приедет с ней в Тель-Авив в этот вечер, и они пойдут в кафе, и он останется ночевать и уедет в кибуц первым или вторым автобусом. На второй она его проводить не могла, потому что на работе не предупредила, но уж на первый проводила бы.

Глава 2 Чемодан Адели

В Адели сионизма не было ни капли. Кибуц или Сталин – ей все равно. Сионизм, коммунизм, социализм казались ей чем-то вроде тараканов, которых надо извести, чтобы обеспечить чистоту и освободить место для значимых вещей. К их числу относились любовь, покой, красота, здоровая и умеренная пища (она никогда не переедала), красивая одежда, а при надобности, как постепенно выяснилось, и врачи.

Адели не так уж хотелось в Израиль. Да, она не пропускала ни одной встречи «Га-шомер га-цаир» в ячейке Жавеса в Каире, но только из-за наставника, из-за Виты. В будущем она планировала переехать во Францию, поселиться рядом с Беатрис, своей сводной сестрой, и поступить на химический факультет Сорбонны.

Все планы порушила любовь к прекрасному и благородному Вите. Усердный и преданный активист «Га-шомер га-цаир» в Каире, проповедник равенства и братства обещал Адели верность до гроба, если она присоединится к нему в Израиле, куда он страстно стремился. Так Адель оказалась в Израиле и начала строить свою жизнь здесь.

Еще подростком она поняла, что Вита человек необыкновенный, редкий, ради него стоило отказаться от любых правил и пропитаться любыми идеалами, лишь бы завоевать его сердце.

Когда отец Адели женился на ее матери, ашкеназке из Германии, сефардская семья отреклась от него. Отец умер, едва Адели исполнилось два месяца, а теперь у нее самой настоящий чистокровный сефард. Эдипов комплекс, или как его. Адель знала о семейной истории Виты больше, чем Вивиан о семье Чарли. История-то была та же самая, но Чарли никогда ничего не рассказывал, семейные корни его мало интересовали. А Вита снова и снова пускался повествовать о своих предках.

В пору изгнания евреев из Испании семеро братьев после долгих мытарств сели на корабль, а потом перешли на другой корабль, и, скорее всего, потом еще на один, и наконец добрались до порта Газы, где и поселились. Праотцы Виты боролись с саббатианцами[5] и после того, как удалось их победить, рабби Шмуэль Кастиль построил в Газе первую синагогу.

Хотя Адель ничего не знала о саббатианцах, пока не услышала о них из уст своего любимого Виты, она сразу же признала историческую истину. Будущий химик с научным складом ума, она уважала факты и никогда не кривила душой. А если не оставалось выбора и надо было солгать, тут же меняла тему.

Романтическая история о семи братьях, изгнанных из Испании и переходящих с корабля на корабль, пока не добрались до берега Газы, да и сам Вита, пышноволосый, смуглый от природы, с медным оттенком загара (признак светлой пигментации в роду), Вита и его беззаветная преданность – все это покорило Адель. Она знала: на руках у нее козырь, которого хватит на всю жизнь.

Ради его уверенных и убедительных речей, ради обещания защищать ее от всего на свете она забыла о Сорбонне и о Париже – но не о химии. Если понадобится заползти под брюхо к корове и подоить ее, она ляжет на солому, подоткнет под спину чистую подушку в наволочке с цветочками, вышитыми маминой рукой. Она будет лежать там, среди репатрианток из Румынии, которых она не переносит, и дергать коровье вымя голыми руками, потому что в перчатках не получается извлечь ни капли молока. Только незащищенными пальцами, невзирая на завещанные мамой правила немецкой гигиены.

– Ни то ни другое, – ответила Адель на вопрос раввина из Пардес-Ханы, который явился в общежитие «египетского ядра» кибуца Эйн-Шемер, чтобы сочетать Адель браком с ее Витой. «Мой Вита» – именно так чувствовала Адель! Одновременно женились еще шесть пар, и вовсе не каждая невеста могла сказать «мой» о своем женихе, но большинство все-таки могли. Раввин привез одно кольцо для всех, которое переходило от одной пары к другой.

Раввин повторил вопрос. Адель учила иврит в кибуцном ульпане[6] и прекрасно поняла, что он спросил – сефардка она или ашкеназка.

– Ни то ни другое, – повторила Адель, а потом сказала: – Я знаю, что отец умер, когда мне было два месяца.

Раввин принялся расспрашивать: девичья фамилия матери, полное имя отца – и выяснил, что Адель сефардка по отцу и ашкеназка по матери, происходившей из Германии.