Едва замаскированная автобиография - [47]

Я пытаюсь лизнуть ее сиськи, но это ее не устраивает. Она прижимается своими губами к моим, заставляя меня почувствовать вкус остатков моей собственной спермы, хотя ее, наверно, осталось немного. Надеюсь, что немного и что во рту у нее в основном слюна, а капля семени почти незаметна, или я сделаю вид, что не заметил. (Соль? Рыба? Плесень?)

Но больше всего меня занимает тот неприятный факт, что я кончил, а она — нет, что она готова к действию, а у меня между ног лишь съежившийся соленый слизняк, что, несмотря на все эти поцелуи (и даже из-за них, особенно в части «попробуй на вкус собственную сперму»), перспективы новой эрекции в течение ближайшего получаса…

Черт, это еще что такое?

Проклятие, грязная, мерзкая шлюха, она засовывает свой палец мне в зад.

Однако чрезвычайно эффективно, потому что я воспламеняюсь через несколько секунд и снова готов. И я трахаю ее. И трахаю, и трахаю, и трахаю. У меня так хорошо получается, что я просто не узнаю себя. Это какой-то робот-насос; метафорический поезд из фильма Жана Ренуара; секс-машина, запущенная на полный ход. Я слышу, как где-то вдали она, задыхаясь, просит меня работать сильнее. У основания члена я чувствую ее пальцы, которыми она трет свой клитор, а мои яички ритмично шлепают по ее заду, и я проталкиваю в нее член, пока не чувствую его кончиком резину колпачка. Теперь она пронзительно кричит. Кричит, прося пощадить и прося еще, в экстазе раскачивая головой из стороны в сторону. Я не останавливаюсь.

Когда наконец я вытаскиваю, она представляет собой лишь какую-то груду обмякшей, потной и надушенной плоти.

Что в меня вселилось? Это был не я. Это был Арни; Джон «Кинг Дон» Холмз; Джеймс Браун; Барри Уайт.

Это не я и сейчас. Я хочу еще. Я хочу трахать эту девушку, пока она не превратится в расплавившееся масло.

— О, господи, — говорит она, когда я обращаю ее внимание на эту проблему.

— Я чувствую себя неловко, — говорю я.

— Тут не за что извиняться, — говорит она.

Потом мы лежим среди скомканных простыней, разбросанной одежды и мокрых пятен, прикуривая одну сигарету от другой, прикасаясь к липкой от пота коже измученного партнера, когда раздается стук в дверь. К этому моменту Шарлотта уже сообщила мне, сколько ей лет — тридцать шесть, и чем она зарабатывает себе на жизнь — читает лекции по социологии в лондонском университете. Я не знаю, что правильнее — чувствовать себя оскорбленным или гордиться. Оскорбленным, потому что скорее всего она занимается такими вещами постоянно: знает, что собой представляют студенты и как легко их соблазнить. Гордиться, потому что я вел себя так, как это и должен делать человек, вышедший из стен университета. Я переспал с женщиной, которая по возрасту годится мне в матери. Ну, теоретически: если бы она родила меня в четырнадцать лет. Меня соблазнила моя собственная миссис Робинсон; я приобрел опыт; я получил удовольствие; и хотя я говорю только за себя, но это было чертовски хорошо. Настолько хорошо, что я не прочь повторить, когда вернусь домой. Правда, когда я только что спросил у нее номер телефона, она не ответила. Возможно, не расслышала. Стук еще не прекратился, а я уже выскочил из постели и направился в ванную. Мне пришло в голову, что правильно поступить так.

— Вернись, — шипит она.

Она заставляет меня лечь, подкладывает мне под спину подушку и укладывает руки и ноги так, чтобы моя поза выглядела эстетично.

Она смотрит на меня как скульптор на свое творение. Потом она поправляет простыню так, чтобы она прикрывала только мой пах, оставляя все тело обнаженным.

Она удовлетворенно кивает и идет к двери.

— Надеюсь, я не помешала, — ухмыляется Сара.

— Нисколько, — говорит Шарлотта.

Сара делает мне дружеский приветственный жест рукой.

Я машу ей в ответ.

— Нам нужно идти, — говорит Сара. — Иоанну ждет нас через десять минут.

— Сейчас буду готова, — говорит Шарлотта. — Только заскочу в душ.

Направляясь к ванной комнате, она оборачивается ко мне, как будто в голову ей пришла мысль.

— Когда будешь готов, ты найдешь дорогу.

Шарлотта быстро одевается. Потом, без лишних разговоров, они обе уходят.

— Стойте! — хочется крикнуть им вслед. — И это все? Должно же быть что-то еще…

Но их шаги затихают, и я остаюсь на постели женщины, которая уже забыла о моем существовании. Я медленно курю сигарету, лежа на спине, глядя в потолок и не заботясь тем, куда падает пепел, потому что я невозмутим, я мужчина, я выше всего этого. Я пытаюсь вызвать в себе ощущение торжества, которое должно следовать за соитием, но это мне не удается. Я чувствую себя опустошенным и брошенным и думаю, как мне продлить почти ушедшее мгновение.

Может быть, думаю, порыться в ее вещах и поискать письма, фотографии, а еще лучше — дневник, чтобы проникнуть в ее мысли и создать для себя иллюзию, что она все еще со мной.

Или пойти в ванную и понюхать бикини, которое она только что сняла, пропитанное соками, выделившимися из-за вызванного мной возбуждения.

Но я не делаю этого — из-за инстинктивной стыдливости или понимая, что этим ее не вернешь: все равно что целовать труп.

Поэтому я моюсь в душе и, ограничившись прощальным пожатием брошенных на полу ее купальных трусов, закрываю за собой дверь гостиницы и ухожу в ночь.