Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени - [76]
В главе 6 Макиавелли пишет: «обдумывая жизнь и подвиги этих людей [Моисея, Кира, Тезея], мы убеждаемся в том, что судьба послала им только случай, то есть снабдила материалом, которому можно было бы придать любую форму»[16]. Макиавелли пользуется здесь классическим аристотелевским языком, языком метафизики. Случай — материал; мощь, доблесть — форма, действительность, «энергия». Но идея и форма не существуют вне человеческого усилия. У Макиавелли, как и у многих его современников, государство понимается как произведение искусства, формируемое из бесформенной глины правителем — художником. Позднее Гоббс, тоже понимающий государство как форму, истолкует ее не эстетически, как Макиавелли, а технически и механически, как машину. В его работе, через синтез легистской политической науки с политическим искусством, произойдет переход от этого политического искусства (техне) к политической технике.
Теперь антропология. Что думает Макиавелли о человеке? Сущность человека в его глазах крайне проста. Все предельно упрощено. Сущность человека сводится к его существованию, экзистенции, а точнее, к самосохранению и саморасширению. Даже государство, с его пространством и временем, выступает в качестве придатка к человеку. Человек — экзистенциальный атом, единица. Исходя из этой атомарности, он противостоит миру и формирует его. Страсть к завоеваниям (acquisitio) присуща человеку по природе, говорит Макиавелли[17]. Гоббс и Ницше назовут эту «страсть» волей к власти. Но из естественности этой страсти не следует делать вывод о фактическом величии человека. Власть — это сверхзадача, и большинство людей не находятся на ее уровне. Макиавелли думает о человеке плохо, в своих собственных категориях: «Люди, однако же, обыкновенно предпочитают средний путь»[18]. Большой ошибкой было бы думать, что Макиавелли считает всех людей подобными своему государю, и поэтому он «реалист». Это ерунда. На самом деле Макиавелли здесь подобен Лютеру (и Савонароле) — он ненавидит нерешительность, безволие людей и призывает их к сверхусилию, овладению собственной судьбой. Это — максимализм и даже утопизм, идеализм (в жизни редко кто может совершенно холодно просчитывать все ходы, всегда есть эмоции, привычки — насилие увлекает либо отталкивает, его трудно сознательно «экономить»),
Макиавелли высказывается и по эпистемологическим вопросам. В «Государе» он пишет: «Имея намерение написать нечто полезное для людей понимающих, я предпочел следовать правде не воображаемой, а действительной — в отличие от тех многих, кто изобразил республики или государства, каких в действительности никто не знавал и не видывал»[19]. Здесь Макиавелли выступает против Платона и других авторов, которые объясняли политику на основе идеальных моделей. «Действительность» (буквально — «эффективность»), о которой говорит Макиавелли, означает не только опору на фактический опыт политики, но и практику как критерий познания. Действительная правда — это та, которая рождается из действия и помогает в деятельности.
Действительный мир познавать трудно. Ведь миром правит фортуна, и в нем все без конца меняется. Это мир становления. Отсюда чувство неуверенности, скептицизм (еще одна константа мысли Нового времени) — симптом исторического слома, катастрофы, разрушения привычного уклада. Мир из закрытого стал открытым. Буржуазная, торговая экономика делает рискованной повседневную жизнь. Выход в открытое море также означает постоянный риск.
Отдельный эпистемологический вопрос пересекается с этикой. Является ли «доблесть» славой, репутацией или внутренним качеством человека? Здесь Макиавелли высказывается достаточно твердо: государь должен постоянно производить впечатление добродетельного, но это в старом смысле добродетели как добра. «Внутренне» же он должен «сохранять готовность проявить и противоположные качества». То, что кажется добродетелью, но грозит гибелью, добродетелью не является[20]. Поэтому есть нечто такое, как настоящая, внутренняя добродетель — доблесть.
Этика — это основное в трактате. Вся 3‑я часть книги посвящена учению о добродетелях и практическим предписаниям разного рода. Макиавелли не случайно пародирует «Зерцала государя». Его этика не только и не столько «инструментальна» (это не целе — рациональная этика «ответственности», которую Вебер приписывал политикам), а этика добродетели или доблести (в духе, например, римских стоиков). Все средства хороши — но для чего? — чтобы остаться себе хозяином, остаться доблестным. Добродетель выводится из простого факта конечного бытия.
Заметьте, что это максималистская, бесконечная этика, как у Лютера (у обоих она вытекает из низкой оценки человеческой природы). Ты никогда не можешь остановиться, но должен постоянно продолжать завоевание, так как фортуна тоже постоянно захватывает все больше времени и места, без вмешательства человека «нарастает энтропия», как мы сказали бы сегодня.
6. Прагматика «Государя»
С тех пор как книга Макиавелли завоевала себе всемирную славу, ее читателей мучила загадка: зачем, с какой целью Макиавелли ее написал? Зачем было ему восхвалять страшных тиранов, если сам он тираном не был и сделал свою карьеру как раз при республике? Другая книга Макиавелли, «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», представляет его явным республиканцем. Что должен делать благодарный читатель «Государя»? Делать политическую карьеру? Следовать за вождем? Поднимать восстание против тирана?
Артемий Владимирович Магун (р. 1974) — философ и политолог, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, преподает на Факультете свободных искусств и наук СПбГУ. Подборка статей по политологии и социологии с 2003 по 2017 гг.
После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.
Книга приближает читателя к более глубокому восприятию эстетических ценностей Японии. В ней идет речь о своеобразии японской культуры как целостной системы, о влиянии буддизма дзэн и древнекитайских учений на художественное мышление японцев, о национальной эстетической традиции, сохранившей громадное значение и в наши дни.
Профессор Тель-Авивского университета Биньямин Файн – ученый-физик, автор многих монографий и статей. В последнее время он посвятил себя исследованиям в области, наиболее существенной для нашего понимания мира, – в области взаимоотношений Торы и науки. В этой книге автор исследует атеистическое, материалистическое, светское мировоззрение в сопоставлении его с теоцентризмом. Глубоко анализируя основы и аксиомы светского мировоззрения, автор доказывает его ограниченность, поскольку оно видит в многообразии форм живых существ, в человеческом обществе, в экономике, в искусстве, в эмоциональной жизни результат влияния лишь одного фактора: материи и ее движения.