Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени - [74]
Понимая политику как искусство основания и закрепления нового, Макиавелли сам закладывает основания современной политики. Он является предшественником конституционализма, доктрины, которая отождествляет государство не с традицией, а с актом его основания, с установлением соответствующих норм и институтов. В конституционализме сегодняшнего дня надо слышать тот ветер вновь открытых пространств и времен, который дует из книги Макиавелли.
4. Основные понятия Макиавелли
Первое и главное понятийное нововведение Макиавелли — это «государство», lo stato. Мы описывали уже историю этого понятия, центрального для политики Нового времени. Макиавелли одним из первых применяет его систематически, и без поясняющего определения. Мы помним, что stato означало вначале «статус», статус правителя или статус правления. И у Макиавелли статус, как правило, еще упоминается как «чей — то» властный статус, как то, что приобретает, завоевывает некий «государь». Но в то же время у него персонализм «статуса» уже ослабляется. Макиавелли не столь важно, кто именно олицетворяет собой stato. Что государь, что республика — это просто единицы субъективности. С другой стороны, если это государь, то никакой разницы между ним и государством нет. Действия герцога или короля неотделимы от действий его страны. То есть государство есть простое продолжение тела князя. Оно еще не безлично, как в наше время. Но в то же время оно уже представляет собой простую экзистенциальную единицу, атом власти.
В употреблении Макиавелли термина «stato» трудно не услышать корень stare, стоять, быть стабильным (ср. русское «состояние»). Его «государство» прежде всего должно продержаться, выстоять против сил фортуны. Здесь Макиавелли, при всем своем антихристианстве, следует давней традиции средневековой политической мысли, идущей от Боэция и Августина: благодаря благодати человек и человеческое общество способны выстоять, противостоять разрушительным циклам секулярных событий. Только у Макиавелли на место благодати становится политическая добродетель..
Следующая пара ключевых понятий, используемых Макиавелли, — это доблесть (добродетель) и фортуна (судьба). По — итальянски: virtu и fortuna.
Эти понятия пронизывают всю книгу. Virtu, virtus — это прежде всего добродетель. В латинском языке, у древних римлян, это слово происходило от корня vir, муж. Под virtus понимались мужественные, гражданские добродетели: смелость, великодушие, благочестие. Все они подразумевали активное участие в публичной жизни. Христиане радикально изменили смысл этого слова, заговорив о «христианских» добродетелях (центральные из них — знаменитые теологические добродетели: вера, надежда, любовь [caritas]). Сила тяжести этих добродетелей падает на другой мир, они требуют смирения и, в пределе, реализуются в монашеском служении. Макиавелли же называет «добродетелью» или «доблестъю» (virtu) неслыханные вещи: не просто стоическое противостояние судьбе, но жестокость, готовность применять насилие, холодный расчет. Другими словами, Макиавелли переворачивает христианское представление о добродетели (как смирении, верности и так далее) и возвращает его к римскому понятию virtu как мужества, гражданственности. Но если римская добродетель все же была для своего времени конвенциональна, публично одобряема, то Макиавелли уже не может отойти от христианского очернения гражданской жизни. Его «доблесть» реабилитирует то, что до недавнего времени считалось злом, она асоциальна и непублична, так как часто выражается в тайной хитрости. Отсюда трудности Макиавелли в 8‑й главе «Государя», посвященной «тем, кто приобретает власть злодеяниями». Сицилийский тиран Агафокл, чтобы прийти к власти, творил полный «беспредел», как мы бы сегодня сказали. И Макиавелли описывает его злодеяния без прикрас, отмечая, впрочем, «решительность и отвагу» Агафокла[11]. Встает поэтому вопрос — доблестен Агафокл или нет, есть ли у него virtu! Макиавелли колеблется: он упоминает доблесть Агафокла и в то же время, указывая на его злодеяния, заключает, что «нельзя приписать ни милости судьбы, ни доблести то, что было приобретено и без того, и без другого»[12].
Итак, Макиавелли не просто восстанавливает римскую добродетель, он смотрит на нее уже христианскими глазами. Более того, к римской мужественности примешивается здесь, как мы уже указывали, стойкость христианской благодати. Ведь сама оппозиция virtu/fortuna традиционна для Ренессанса, но восходит к Средним векам, а в конечном счете к Боэцию, этому позднеантичному родоначальнику средневековой философии.
Доблести противостоит «фортуна», судьба. Это опять же традиционное средневековое понятие об истории как о циклическом, слепом роке. Но оно касалось только «профанных», земных событий и всегда дополнялось другой силой — силой провидения. Фортуна — удел тех, кого оставило провидение, кто отпал от Бога или от кого отвернулся Бог. У Макиавелли же провидение забыто, и историей управляет одна слепая фортуна.
