Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени - [75]

Как мы видели, позднее Средневековье отходит от строгого дуализма двух градов и представляет земной мир как вполне упорядоченный и обжитой, находящийся под властью справедливости. Макиавелли решительно отбрасывает эту модель. Он открывает хаос пустого пространства, человеческих страстей, который государство должно завоевать и с которым оно граничит (оно прежде всего граничит именно с хаосом, а не с какими — то врагами, не с другими государствами). Через сто лет мы найдем те же представления у Томаса Гоббса — современное государство сдерживает хаос и носит его в себе, как свою изнанку. Это могучий город, возведенный на болоте.

Доблесть противостоит фортуне. Но это не значит, что она стремится полностью подавить последнюю. Без фортуны доблесть бессильна. Так, например, главный герой Макиавелли — Чезаре Борджиа — добывает свое государство милостью фортуны[13]. Доблесть борется с фортуной, но фортуна же предоставляет ей (или нет) благоприятный случай, occasione, оказию. Итак, доблестный человек не то чтобы прет не разбирая дороги, а ждет своего часа и не упускает его, когда он приходит. В своем стихотворении, посвященном Фортуне, Макиавелли упоминает античный образ случая (тюхэ, кайрос) — это девушка, у которой спереди челка, а затылок выбрит: случай можно предвидеть, готовиться к нему, но, раз упустив, вернуть его невозможно. Отсюда специфический ритм макиавеллиевской доблести (и, возможно, любого праксиса вообще) — то размеренная подготовка, то стремительное действие.

Другая двойственность доблести — это сочетание хитроумия и смелого действия. Чтобы выразить эту мысль, Макиавелли, в духе своего времени, прибегает к аллегории:

С врагом можно бороться двумя способами: во — первых, законами, во — вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй — зверю: но так как первое часто недостаточно, то приходится прибегать и ко второму. Отсюда следует, что государь должен усвоить то, что заключено в природе и человека, и зверя. Не это ли иносказательно внушают нам античные авторы, повествуя о том, как Ахилла и прочих героев древности отдавали на воспитание кентавру Хирону…Итак, из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса — волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков[14].

Итак, человек дважды двойствен: во — первых, он кентавр, объединяющий в себе человеческую и животную сущность. Во — вторых, само животное в нем двулико, оно состоит из хитрой лисы и смелого льва. Видно, что Макиавелли прежде всего интересуется именно животным в человеке. Именно животное в нем, как ни странно, по — настоящему доблестно. Доблесть раздваивается в своем отношении к фортуне. В той мере, в которой она признает силу фортуны, она «реалистична», в какой — то мере пассивна и адаптивна. Но в то же время животный человек способен меряться силами с фортуной, противостоять ей — в таком случае адаптация и «реализм» отпадают. Virtu— это не только твердость, стабильность формы, но и гибкость, пластичность материи. В этике Макиавелли действие накладывается, как на канву, на ритм, диктуемый фортуной.

В главе 25, заключающей основную часть «Государя» (26 глава — это манифест, который явно добавлен к книге извне), Макиавелли описывает отношения доблести и фортуны наиболее систематически. Она заканчивается знаменитой неполиткорректной фразой:

И все — таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать — таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают[15].

Итак, отдавая дань осмотрительности, Макиавелли предпочитает риск, скорость и напор. Лев имеет преимущество над лисой.

Мир слишком опасен и расколот, чтобы в нем можно было бы выиграть лавированием, — необходимо прямое насилие, чтобы подавить соперников и чтобы заставить бояться и уважать себя.

5. Философия «Государя»

Чтобы понять политическую мысль Макиавелли, нам необходимо разобраться с целостностью его мировоззрения. Пройдем вкратце по традиционным (для современной мысли) философским рубрикам, чтобы «вытащить» из трактата по искусству политики эти мировоззренческие ориентиры. Казалось бы, Макиавелли метафизикой не занимается. Он пишет политический трактат, а схоластику может только презирать. И тем не менее он мыслит смело и радикально, а потому не может не затрагивать собственно философских, метафизических вопросов. Более того, он затрагивает их по — новому: так, как это будет характерно для классической философии Нового времени. Реконструируем же эту подспудную философию.

С точки зрения онтологии, как мы видели, Макиавелли рассматривает мир как текучий и хаотичный. Структуру ему может дать только человек Мы имеем дело с лейтмотивом нововременной философии, которую Ницше (мыслитель, очень родственный Макиавелли) назовет «перевернутым платонизмом». Реально только становление, а бытие возникает из деятельности, а значит, творится из ничего.