Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени - [77]

По этому вопросу есть самые разные мнения.

1) Сам Макиавелли вроде бы отвечает на него сам, когда в 26 главе завершает «Государя» призывом объединиться против врагов Италии под знаменами «нового государя». Но убедил он не всех. А вначале не убедил никого.

В XVI и XVII веках Макиавелли читали как холодного учителя «реальной политики» (термин XIX века, но он вполне применим и к веку XVI). Кто — то (большинство) в ужасе отворачивался от книги, кто — то впитывал ее уроки втайне, и лишь немногие (Бэкон, Ришелье) признавались в симпатиях к ней открыто. Действительно, выход книги Макиавелли совпал с секуляризацией политических отношений, где государственные деятели более открыто, чем раньше, преследовали «государственный интерес» любыми средствами. Поэтому имя Макиавелли стало нарицательным для вновь открывшегося современникам опыта.

Лишь к концу XVII века стали появляться новые гипотезы о значении книги Макиавелли. Спиноза (этот новатор в области герменевтики) в своем «Политическом трактате» предположил, что флорентийский политик написал «Государя» в качестве сатирического разоблачения[21]. Действительно, тот, кто сочувствует тиранам, не станет так открыто описывать их тайную кухню: даже если другим тиранам есть здесь чему поучиться, то в глазах народа такая книга только подорвет их авторитет. Спиноза, который совмещал республиканизм с реалистическим пониманием политики, естественно симпатизировал Макиавелли и поэтому стремился его реабилитировать в глазах республиканцев. Те же аргументы повторяет за Спинозой другой великий республиканец — реалист — Руссо. Для этих мыслителей Макиавелли — это прежде всего родоначальник нововременного республиканизма (то есть возрождения римской политической модели, с опорой на республиканский период Рима).

Еще более однозначно позитивно оценивают Макиавелли немецкие романтики — республиканцы, в эпоху до, во время и после Французской революции. Проповедь единства Италии как нельзя более актуальна для раздробленной Германии. Поэтому Гердер, Фихте, Гегель наконец принимают всерьез 26 главу «Государя» и читают Макиавелли не только как республиканца, но и конституционалиста, одного из немногих, кто всерьез рассматривал проблему практического (а не умозрительного) основания нового государства. Макиавелли показал, что такое государство Нового времени. В конце XVIII — начале XIX века это государство не выглядело уже обязательно как Левиафан — оно мыслилось прежде всего как народное, национальное и свободное единство, республика.

Звездный час Макиавелли настает, когда национально — освободительное движение начинается и в Италии. Для итальянских революционеров Макиавелли не просто республиканец, но апостол итальянского национального единства. Он видится теперь однозначно как революционная, эмансипирующая фигура. В этом своем статусе Макиавелли даже переживает буржуазный республиканизм и остается моделью для революционеров XX века, в частности для крупного итальянского марксистского политика и философа Антонио Грамши. И здесь идеи Макиавелли совпадают с Zeitgeist начала XX века — снова на повестке дня, как среди большевиков, так и среди консерваторов, стоит автономия от морали и религии, бескомпромиссность политической борьбы… XX век стоит, быть может, ближе всего к открытию политического в заметках флорентийского канцлера…

7. Значение Макиавелли

Итак, «Государь» — манифест политического, выделение политического как особого и самостоятельного поля, эмансипация его от других областей культуры и выдвижение его в качестве исполнения сущности человека. Макиавелли пишет политическое Евангелие. Он соревнуется, во многом сознательно, с Христом — и попадает, на века, в дьяволы.

Пафос его трактата по духу религиозный. Так же говорил Христос: оставь отца и мать, суббота неважна, обрезание неважно, «добродетель» неважна. Одно только нужно (Лк 10,42)[22]. Политика открывается как единственная существенная цель человека, следующая из сущности человека как бытийной единицы, направленная на единство людей в государстве нововременного типа. В главе 26 Макиавелли бросает яростный призыв к объединению Италии, тем самым проясняя практический смысл своей проповеди политического.

Заметьте, моральный индифферентизм Макиавелли сродни индифферентизму Христа. И тот и другой освобождают человека от внешних, неизвестно откуда идущих норм. Они освобождают его для одного, единого, действительно важного. Макиавелли в этом точно как Лютер. Лютер — неважно, что ты делаешь, важно, что ты веришь. Только верой, единственно верой. Отсюда, парадоксальным образом, вытекает и протестантская веротерпимость, свобода совести.

Здесь мы впервые встречаемся с важнейшей темой Нового времени — проблемой свободы. У свободы две стороны: безразличие к тому, что ты делаешь, и идея собственного, по — настоящему самостоятельного творческого действия. В понимании Макиавелли эти две стороны соединяются так: можно делать все что угодно — если только ты собран воедино, если собрано воедино государство. Часто подчеркивают только один из этих аспектов. «Либерализм» сейчас понимается только как индифферентизм, безразличие. Это особенно характерно для утилитарной традиции, но не только для нее. Хочешь, в бильярд поиграй, хочешь, стихи напиши, только никого не обижай. Забыто, что сам либерализм возник из мощного порыва эмансипации, который зарождается уже у Макиавелли, у Лютера (хотя они не либералы), у Гоббса и достигает полного развития у Локка. Во всех этих случаях речь идет, по — настоящему, о единстве человека как единицы и государства (или, как у Лютера, Локка, — религиозного сообщества) как единого целого.