Единственная любовь Казановы - [33]

«Пора подавать шампанское», — подумал Казанова.

Тут поэтически-гастрономический талант Блеза достиг новых высот артистизма. Ледяное шампанское сопровождалось округлыми холмами замороженного крема с дикой малинкой наверху каждого, и называлось это: «Груди прекраснейшей из венецианок». При этом подавались конфеты, размером и цветом напоминавшие золотые монеты и именовавшиеся «Золотой дождь для чресл Данаи», а в корзиночке лежали маленькие, прикрытые кружевной салфеточкой пирожные под названием «Истинные водоемы любви».

Казанова воспользовался намеком, а Розаура не оказала сопротивления.

7

Марко и Джакомо сидели у одного из окон апартаментов Казановы и смотрели на Большой канал. Оба молчали: Казанова устремил невидящий взор на тронутую рябью нефритовую воду, а Марко с любопытством и, пожалуй, не без зависти разглядывал лицо своего друга. Как это Джакомо — с помощью какого скрытого обаяния, а возможно, и просто грубой силы — удается мгновенно приворожить к себе женщин, размышлял Марко.

Правда, женщин, пожалуй, легко соблазнить, но у них же уйма причин оказать сопротивление! Однако только не Джакомо. Женщины готовы были рисковать не только своей репутацией и положением в свете, но и возможностью пожизненного заключения в монастыре, лишь бы провести несколько ночей с ним…

А Казанова думал: неделя — как долго тянется неделя, когда ждешь хорошенькую женщину, и как быстро она пролетает, когда эта женщина покоится в твоих объятиях.

Вид у него был такой печальный, что Марко не удержался и задал не вполне благовоспитанный вопрос:

— Ты что, разочаровался в своей Розауре, Джакомо?

Вопрос этот вырвал Казанову из его мечтаний, и он с удивлением посмотрел на друга.

— О чем ты говоришь? Разочаровался? Она была прелестна! Какие губы и волосы, какие груди и плечи, какой темперамент! Да это женщина, о каких мы читаем у древних, — это Делия, Лесбия[45]…

— Тогда почему же ты такой мрачный?

— Терзаюсь сожалением, быть может, легким раскаянием. Она провела последнюю ночь со мной то в экстазе, то в горьких слезах.

— Не понимаю, почему тебя так волнуют женские слезы?

Казанова с удивлением посмотрел на друга.

— Я же хочу, чтобы женщины были счастливы, — просто сказал он.

— Ну, в таком случае не тем путем ты к этому идешь, — заметил Марко, возможно, надеясь таким образом предупредить друга. — Ты утверждаешь, что влюбился в Розауру — и она, безусловно, влюблена в тебя, — однако, по твоим же собственным словам, ты сделал ее несчастной.

— Пф! — Казанова не без презрения посмотрел на человека, к которому не тянет женщин. — Ничего ты не понимаешь. Она же пережила незабываемые минуты в своей жизни. Даже когда она обратится к вере и будет считать, что я отправлюсь в ад, она не сможет не вспоминать те мгновения экстаза, причем с бесконечным сожалением о том, что они прошли. Она плакала не потому, что разочаровалась, а потому, что хотела невозможного. Она хотела приручить богов, надеть на Венеру корсет и туфли на высоком каблуке. Хотела, чтобы недельный медовый месяц растянулся на всю жизнь. Хотела всегда жить в казино, есть французские блюда и спать со мной. Она сказала, что я человек порочный, и отчаянно разрыдалась, когда я сказал, что собираюсь стать епископом. Ей хотелось жить в казино и в то же время сбежать в какую-нибудь протестантскую страну — эту ужасную Англию или туманную Голландию — и выйти за меня замуж! А потом она так плакала, что мне надоело.

— Я ее не виню, — сказал Марко. — Это было жестоко с твоей стороны — сказать, что ты станешь епископом, после того, что ты с ней проделывал. Почему бы тебе не уехать за границу и не жениться на ней?

— Что?! — Казанова был явно возмущен. — Бросить все ради пары нежных губок и упругого тела? Что?! Чтобы жена венецианского аристократа сбежала с молодым человеком без гроша в кармане, к тому же в сане дьякона? Ты что, с ума сошел?

— Без гроша в кармане? — подхватил Марко. — Да ты же всего три недели назад взял банк.

— Любовная интрижка, обставленная должным образом, чертовски дорого стоит. К тому же этот малый, Блез, возможно, и гений горшков и сковородок, но жулик в своих отчетах. Однако я ни о чем не жалею. Розаура стоила всех этих затрат, и даже больших. И все же…

Он умолк и снова посмотрел в окно.

— Что — все же? — напомнил ему Марко.

— Я думаю, мне лучше на время уехать в Рим.

— В самом деле? — Марко был этим обстоятельством в известной мере доволен, тем не менее добавил: — Мне будет недоставать тебя. А как же с Розаурой?

— Она хотела слишком многого, — сказал Казанова. — Даже после того как признала, что бежать бессмысленно. Дай-ка припомнить. Какая была составлена программа? Ах, да! Я должен посылать ей каждый день сонет и письмо, и каждый вечер петь серенаду, и никуда не выходить из казино. А Дзордзе день и ночь должен сидеть в гондоле и привозить ее ко мне, как только она сможет сбежать из дома. Ах, нет! Единственный для меня выход — это Рим. Триумвирату, конечно, известно о нашем романе, а Розаура рано или поздно устроит такой скандал, что они вынуждены будут действовать, и дело кончится для нее монастырем, а для меня — тюрьмой Пьомби…