Единственная любовь Казановы - [32]

В вечер свидания Казанова сидел у окна своего казино, глядя в сгущавшихся сумерках на проплывающие мимо гондолы, и, поджидая Розауру, продолжал вздыхать об Анриетте. Он куда меньше думал бы об Анриетте, если бы знал, что в этот самый час Розаура вдруг оробела и объявила, что никуда не поедет. Слуги узнают, что она отлучалась, кто-нибудь скажет об этом графу, ее до конца жизни запрут в монастырь, дорогой ее батюшка умрет от горя и так далее, и тому подобное — беды громоздились одна на другую, отчаянно множимые разыгравшимся воображением.

Словом, Розаура попала в тупик. Если она думала, что ее сестра, или Марта, или они обе начнут ее уговаривать или придумают какой-то новый план, — она ошибалась. Они просто переглядывались, поднимали брови и незаметно пожимали плечами. В конце концов не их это дело, не они собирались ужинать и ложиться в постель с молодым человеком, с которым не следовало бы ужинать и ложиться в постель, к тому же обе пошли на риск по доброте душевной, чтобы помочь страдающей сестре и женщине. Наконец Фламиния изрекла:

— Ну, раз ты так считаешь, поправляйся к завтрашнему дню и отправляйся к своему супругу, я вернусь к своему, а что до молодого человека…

Фламиния воздела руки к небу и опустила уголки рта, а Марта с глубокомысленным видом кивнула.

Итак, Розауре ничего не оставалось, как взять на себя всю ответственность, которую она надеялась переложить на них, и выполнить план, которому она собиралась следовать, с тех пор как выносила его бессонными ночами на супружеском ложе. В общем, план был неплохой, только слишком сложный. Она будет лучше устраиваться, когда дело дойдет до третьего или четвертого любовника, подумала Марта, выслушав этот план…

Объявили, что синьоре графине стало хуже, и спешно послали за доктором. А он, будучи человеком разумным, охотно согласился с тем, что больной стало хуже, хотя даже его ограниченные познания говорили, что это плод воображения, и выписал рецепт, после чего получил хорошее вознаграждение и приглашение посетить больную в то же время на другой день. Затем слугам объявили, что синьора графиня должна спать и что ее ни под каким предлогом нельзя тревожить, а синьоры Фламиния и Марта отправятся к аптекарю за лекарством. После чего Марта разделась и легла в постель Розауры, а Розаура переоделась в одежду Марты, и, заперев Марту в спальне, обе сестры вышли на темную улицу в масках и баутах…

Тем временем синьор Казанова, оправившись от своих безнадежных мечтаний об Анриетте, то нетерпеливо посматривал на часы, проклиная неточных и неверных женщин, то старался утихомирить громко причитавшего Блеза, опасавшегося, что его произведение искусства может пострадать…

Две маски, покинув замок Лаурано, как ни странно, вовсе не отправились к аптекарю, а вышли на темный, редко посещаемый рио, где их ждал в гондоле Дзордзе с долготерпением человека, уже привыкшего выполнять подобного рода поручения. Тут две дамы расстались — та, что была в одежде Марты, села в гондолу, а другая медленно направилась домой, шепча молитвы, которые уберегли бы ее от ночных страхов и молодых хулиганов, способных выскочить из-за угла, накинуться на одинокую женщину и, перевернув вниз головой, поглумиться над ее унижением.

Фламиния еще не успела вернуться в замок Лаурано, а гондола с псевдо-Мартой уже достигла места своего назначения; молодая особа в платье Марты поспешно взбежала по ступеням и, сняв маску, предстала, краснея, перед Казановой во всей красе графини Розауры, — довольный, но сгорающий от нетерпения Казанова мгновенно схватил ее в объятия, расцеловал и похвалил. Она была такая аппетитная, что он чуть не пообещал тотчас жениться на ней, как только она «сделает его счастливейшим из людей».

Эти дети более беззаботной эпохи не знали ни стеснения, ни самоугрызения, омрачающих подобные краденые радости. Правда, ни один из них не считал, что они поступают целомудренно, и не утверждал, что господь одобряет союз, который не одобряют люди, но они и не терзались проблемами морали…

Не было у них времени раздумывать о не свойственном им пуританстве или наслаждаться его противоположностью. Блез со всей решимостью великого мастера, который не допустит, чтобы его шедевры пострадали от желания жертв нагулять больший аппетит, настоял на том, чтобы немедленно подать им ужин. Начать он предложил с супа, именовавшегося в меню «Velouté à la Reine d’Amour»[44]… Каждому блюду, как обнаружил Казанова, взглянув на карточку, было дано соответствующее новое название, хотя само блюдо могло и не быть столь уж оригинальным, как это изображал Блез. И хотя его кухня была, безусловно, оценена, еще больший успех имели придуманные им названия блюд. Розаура не знала ни слова по-французски, так что Казанове пришлось по очереди объяснять каждое название с соответствующими иллюстрациями…

К тому времени, когда Казанова объяснил Розауре все названия: суп «Бархатистый — для Королевы любви», «Устрицы Венеры из Адриатики», «Перепелки Ночей любви» и «Баранье седло Клеопатры» и они отведали всех этих блюд и выпили соответствующего вина, глаза Розауры заблестели, щечки раскраснелись, а корсаж принял несколько измятый вид.