Единицы условности - [6]

Но зато появилась какая-то легкость и безмятежность. Пятикилометровый марш по горам я преодолевал, как будто у моих ног вдруг выросли маленькие, пустячные, но крылья. Я впервые за много лет сумел сделать мостик и стойку на голове. И вообще, во всем моем неказистом теле было ощущение такой свежести, будто там подробно попрыскали антиперспирантом.

В последний день я с таким удовольствием поставил себе клизму, что мне даже стало как-то неловко. И, что самое гнусное, в общем-то, не

Алексей ЗИМИН ЕДИНИЦЫ УСЛОВНОСТИ хотелось уезжать. Я бы так и остался здесь - со всеми этими клизмами, разговорами о пагубе, овощными гамбургерами, изнурительным хай-кингом и приветствием Солнцу, после которого очень болят лодыжки.

На самом деле я мало что понял из метаболических рассуждений Лизы Джине. Но как минимум одна вещь мне стала понятна.

Человек - даже после всего, что с ним случилось, - это все равно податливая глина.

А красота и здоровье - это не данность, а тяжкий труд, работа над ошибками, хрупкая маска, камуфляж, который, как Пизанская башня, нуждается в регулярных подпорках из депиляции, физических упражнений и накладных бюстов. Стоит только ослабить напряженное внимание - и красота ускользает, растворяется в складках подкожного жира, исчезает в злокозненных волосках, проваливается в расщелины преждевременных морщин. Красота - это в определенном смысле насилие, город, построенный на болоте, хлипкая плотина, едва сдерживающая естественный поток вещей и событий. За полтора месяца, если считать с начала эксперимента, я похудел на пятнадцать килограммов. Врачи говорят, что у меня странным образом восстановился метаболизм. Что организм как бы забыл, что с ним было до того, и начал жизнь с новой страницы.

Но я-то знаю, что это не так. Организм, может, и забыл. Но я-то помню. Смерть - это наука забывать. Жизнь - сложное умение помнить. 3 язык,

ИЛИ КАК ПРАВИЛЬНО: «ЕСТЬ» ИЛИ «КУШАТЬ»

Дружеский ужин малознакомых людей - серьезное испытание. Если не завести интересного разговора во время аперитива - шансов дожить до десерта будет мало. Я стоял с бокалом про-секко в руке и думал: что бы такое сообщить серьезной даме, которая в двух шагах от меня сосредоточенно вылавливала оливку из бокала с мартини. «Хм», - сказал я.

Она с любопытством обернулась в мою сторону.

«Наверное, скоро нас позовут есть», - сказал я и, для того чтобы мои слова звучали убедительно, зачем-то поднял бокал, как это делают после произнесения тоста.

«Вы говорите «есть»? - вдруг парировала дама. - Это хорошо». «Да, тут неплохо готовят. Я…»

«Готовят здесь ничуть не лучше, чем в других местах. Я о другом». - И тут дама с оливкой рассказала мне, что люди делятся на две лингвистические расы. В одной расе говорят «кушать», в другой - «есть». И им не сойтись никогда.

Потому что те, кто говорит «есть», - соль земли и надежда мира. Говорящие «кушать» - скользкие твари и проклятие планеты.

Не то чтобы я был удивлен этим категорическим противопоставлением. Меня удивил его пафос.

Пустое, хрусткое слово «кушать» дама произносила с содроганием почти болезненным. То, что для меня было пустым звуком, для нее - сама боль и ушиб. Слово, которое совершенно цензурно существует в русском словаре, для нее звучало как плебейское насилие над языком, решительно невозможное в речи человека, как она выражалась, «нашего круга».

Лингвистический пуризм - явление распространенное. Касты, социальные страты, воровские шайки всегда вырабатывают свое собственное арго, особый язык, позволяющий моментально отсекать «чужих». Как вы сказали - «звоните» или «звоните»?

Ударение на первый слог может закрыть для человека многие двери. Одна моя знакомая была готова терпеть практически любые закидоны своих домработниц. За исключением воровства и глагола «звоните». И за воровство, и за глагол было одно и то же возмездие: увольнение.

Казалось бы, деньги, успех дают человеку возможность пренебрегать такой условной вещью, как язык.

Кому какая разница: куда и как ты ударяешь глаголы. Не все ли равно: ешь ты или кушаешь, если на твоем банковском счету, допустим, двести миллионов единиц условности.

Однако деньги бывают разные: новые и старые. И если старые деньги открывают перед тобой любые двери, то новые, как это обычно бывает в странах с устойчивой социальной системой, открывают все двери, кроме тех, за которыми сидят люди со старыми деньгами.

Описание мучительного фейсконтроля, который одна часть богатого общества устраивает другой, можно найти в любом романе Ивлина Во1.

Англия - самый выпуклый образчик деления людей по типу слов и привычек. Но в той или иной степени железный занавес в отношениях между людьми существует и в любой другой стране.

Это система самозащиты. Стратифицированное общество стремится отгородиться друг от друга непреодолимыми стенами не только из бетона, но и из слов.

Скажем, в советском обществе гуманитарная интеллигенция отгораживалась от плебса одновременно латинскими крылатыми выражениями и заборным русским матом.

Мат, казалось бы, есть признак речи низкого сословия. Грузчиков, извозчиков и так далее. Однако парадокс советской антропологии