Эдем 21 - [11]

— Понятно. Это все?

— Все, — коротко ответил аналитик.

Генерал нахмурился, затянулся и выпустил струю дыма.

— Перспективы?

— Если удастся получить исходные данные… Реально — нулевые.

— Понятно.

Генерал резко встал из-за стола, подошел к письменному столу, последний раз затянулся и, не глядя, затушил окурок о стоящее на столе блюдце.

— Извини, Иосиф.

Штильман неопределенно махнул рукой.

— И все-таки, — Тихорецкий вернулся за стол, сел и всем телом наклонился к аналитику, — какие у нас варианты?

Штильман задумался.

— Я понимаю, что ничего нового из встречи с "Ангелами" не проявилось?

Генерал отрицательно покачал головой.

— Ну, это было ожидаемо, — сказал аналитик, — в этом случае наша реакция ограничена. Работаем официально в обычном режиме. Продолжаем масштабный сбор данных. Остается только дождаться финальной стадии "Терминала". Если, конечно, мы вообще сможем зафиксировать проведение операции… Словом реально — только ждать и наблюдать, вариантов воздействия на ситуацию не вижу.

Генерал молча выслушал аналитика и опустил голову.

— Ну что же… Похоже, что выбора у нас и правда нет.

Он снова закурил, глубоко затянулся, выпустил струю дыма, снова встал и подошел к окну.

— Что с погодой? — внезапно спросил он.

— Снег, туман, — коротко ответил Штильман.

Генерал минуту помолчал и распорядился:

— Продолжать наблюдение в течение двух дней. Ни в коем случае не препятствовать проведению "Терминала". Тактическое руководство группой наблюдателей за Рахимовым. Все. Вопросы, предложения.

Штильман удовлетворенно кивнул. План был понятен и логичен. За одним исключением — капитан Сабир Рахимов — лучший боец в группе Тихорецкого, непревзойденный мастер боя, являлся на первый взгляд неудачной кандидатурой на командира группы наблюдателей, в задачу которых не входит силовой контакт. Сабир — это оружие, причем, как для себя определил Штильман — это оружие последнего шанса. По зачетным боевым показателям Сабир не был лучшим, даже у Тихорецкого были бойцы, способные составить ему конкуренцию на татами, или в тире. Сабир быстр, силен и точен, но в условиях тренировки эти его качества находятся на уровне хорошо подготовленного спортсмена и не более того. Но все кардинально меняется в условиях боя. Невысокий, сухой и резкий как плеть, похожий на Ходжу Насреддина из старого черно-белого фильма, Сабир превращается в идеального бойца. Когда во время известной операции в Адлере десяток боевиков прорвался за образованный "Альфой" периметр и захватил детский сад, из Москвы была срочно вызвана в полном составе группа Тихорецкого. Еще в самолете, просчитав психопрофили бандитов, Штильман понял, что не позже, чем через два часа они начнут убивать малышей. А еще он понял, что его расчеты не убедят руководителей операции начать штурм. Тихорецкий не сомневался в правильности прогноза, но и он не мог так быстро повлиять на ситуацию. Тогда Тихорецкий подозвал к себе Сабира и Штильмана… Через час, после уговоров доставленных к детскому садику родственников бандитов и местного муфтия, те согласились принять воду и продукты для детей и позволить пройти доктору. Для недоучившегося студента Душанбинского мединститута Рахимова представился шанс. За полсотни шагов от здания садика под прицелом автоматов его заставили раздеться догола и лечь на землю лицом вниз. Вышедший из здания огромный боевик натянул ему на голову холщевый мешок, заломил руку за спину, и буквально втащил согнувшегося в три погибели Сабира в подъезд. А еще через пятнадцать минут бойцы "Альфы", вошедшие в садик обнаружили девять трупов боевиков и Сабира, прикрытого хламидой из сорванной шторы, пытающегося успокоить орущую малышню. Выстрелить не успел никто…

Несмотря на явное несоответствие личности Сабира Рахимова задаче по наблюдению и сбору информации, Штильман воспринял предложение генерала с явным одобрением.

Генерал коротко попрощался и быстро вышел из комнаты. В дверях он остановился, обернулся и обменялся с аналитиком короткими выразительными взглядами.

V

Виктор Александрович сделал неуловимое движение рукой и перед столиком возник слуга, изящно-отточенным движением наполнивший до половины его бокал рубиново — красным вином. Он поднял бокал, посмотрел игру цвета, подождал, пока вино, пришедшее в бокал из закрытой на пятнадцать лет бутылки, не насытится воздухом, не оживет, сделал маленький глоток, затем второй, прислушался к ощущениям, еще раз оценил цвет напитка, поставил бокал на стол и удовлетворенно кивнул.

— Прекрасно, Дональд. Вы правы, ваши погреба непревзойденны. Но с другой стороны, при всем уважении, Шато Марго Муттон Ротшильд — это в какой-то степени массовая продукция, индустрия. А вы заставляете несчастных промышленников соревноваться с вашими волшебниками лозы. Это неспортивно, Дональд.

Его собеседник, Магистр Средиземноморского Магистрата, высокий мужчина с длинными черными волосами, точеными чертами лица и прозрачными светлыми глазами, вежливо улыбнулся.

— Позвольте с вами не согласиться, Виктор. Виноделие — это не спорт. Это все-таки искусство. И вы несправедливы к Муттон Родшильд — оно великолепно. Конечно, все зависит от года. Но в лучшие годы оттенок и послевкусие бывают прекрасны.