Джузеппе Гарибальди - [9]

Нужно представить себе Средиземное море первой трети XIX века, буйство красок и страстей.

Несколько очень редких пароходов оставляют на горизонте дымный след, но чаще всего встречаются парусные суда, фелуки или тартаны, бригантины или шхуны, все тяжело нагруженные бочонками вина, оливкового масла, хлопком, пшеницей или лесом, иногда с путешественниками или паломниками на борту, отправляющимися в Святую Землю, с изгнанниками или поэтами, едущими сражаться в чужие края.

Порты, несмотря на разнообразие природы, особенности нравов и обычаев, все похожи друг на друга, с причалами, загроможденными тюками, с полуголыми грузчиками, с тем же шумом, криками и тавернами. Там правит монарх-католик, здесь — султан или царь, но моряки, которые встречаются и пьют вместе, — испанцы, сицилийцы, итальянцы, французы, греки, — образуют братство, ибо связаны неосознанной общностью людей моря.

Гарибальди сначала открыл для себя в жизни это: горизонт, свет зари, синеющие вдали холмы над обрывистыми берегами Средиземного моря.

Он узнал тесную близость и сердечность людей одного экипажа; на палубе пели народные песни: «песни о любви, которые волновали меня из-за какой-нибудь привязанности, не имеющей значения».

Этому юнге с живыми глазами и светлыми волосами, юноше с выразительным лицом, быстро превратившемуся в широкоплечего загорелого моряка, было несложно на любой стоянке встретить женскую любовь.

Когда он возвращается в Ниццу на борту «Констанцы», трюмы которой заполнены пшеницей с украинских полей, он уже другой: мужчина, расцветший физически, уверенный в себе, закаленный работой юнги, а затем матроса, умеющий бороться, не боящийся опасности, которая в море может возникнуть в любую минуту.

Весной 1825 года он снова отдает швартовы в порту Лимпия. Донна Роза на набережной, у причала. Ее мужчины уходят в плавание, Гарибальди на этот раз на «Санта Репарата» — тартане, принадлежащей отцу. Ставят паруса, сейчас обогнут первые мысы — у Ниццы, затем — у Феррата. Здесь, ближе к берегу, Гарибальди ребенком ходил с рыбаками на лов тунца.

Тартана тяжело нагружена, порой волны захлестывают верхнюю часть лееров. На палубе надежно закреплены бочонки с вином. Достаточно, чтобы налетел шквал, а Средиземное море славится шквальными ветрами, и, если веревки не выдержат, бочки покатятся по палубе, все сметая на своем пути, судно может накрениться и опрокинуться или налететь на скалы.

Позднее Гарибальди расскажет об одном из кораблекрушений, свидетелем которого он был; оно произошло недалеко от берега, когда он возвращался в Ниццу на бригантине «Энеа» капитана Джузеппе Джервино. Шквал юго-западного ветра, самого коварного у лигурийских берегов, поблизости от мыса Ноли, опрокинул судно. В нескольких кабельтовых от «Энеа» каталонская фелука перевернулась и затонула, накрытая двумя донными волнами, — у моряков с «Энеа» не было ни малейшей возможности прийти на помощь каталонцам.

Неукротимая ярость моря, которой нужно уметь противостоять, сюрпризы, которые нужно мгновенно парировать — натянуть паруса, убрать паруса, попытаться лавировать галс за галсом, отдаться на волю волн, удерживая судно на гребне, — Гарибальди столкнулся с этим в первые годы плавания: своенравное Средиземное море было его университетом.

С пятнадцати лет он знал, что такое страх и как его преодолеть. Разве шторм менее страшен, чем кавалерийская атака?

После того как, вцепившись в поручни капитанского мостика на корабле, имеющем не более пятнадцати метров в длину, ты выдержал шквал юго-западного ветра, ты сможешь, не дрогнув, выдержать и атаку. Быть моряком на этих маленьких яликах с экипажем из десяти человек — это научиться бороться, когда нет возможности бежать, и сражаться, пользуясь лишь тем, что есть под рукой: несколько квадратных метров парусины плюс собственная ловкость. Хорошая школа для будущего полководца.

Но во время своего второго плавания вместе с отцом Гарибальди не пришлось сражаться со штормом. «Санта Репарата», идя вдоль берега, направлялась в Фиумичино, римский порт.

1825 год был святым годом. Может быть, плавание Гарибальди на борту отцовской тартаны было связано с этим: Доменико Гарибальди хотел предложить сыну зрелище праздничного Рима, славящего Господа и Господню Церковь.

Он увидел город, заполненный разноязыкой толпой, противоречивый, покоряющий своей красотой, с памятниками императорам — и нищими, город, отмеченный печатью разложения, подвластный князьям церкви.

Рим покорил его — и разочаровал. Гарибальди показалось, что эта власть душит город. И в самом деле, после падения империи все то новое, что было создано под французским влиянием, было уничтожено реакцией, вначале возглавляемой Пием VII, а затем Львом XII (удостоенным папского сана в то время, когда он был уже известен как самый реакционный из кардиналов).

В Риме Гарибальди увидел бесчисленное духовенство, высокомерное, безразличное к вере и бросающейся в глаза бедности большинства горожан.

Для человека молодого, требовательного, в глазах которого Рим был «колыбелью религии, разбившей цепи рабства и облагородившей человечество», это зрелище было невыносимо.