Джузеппе Гарибальди - [66]

Он отказывается от чина генерала[34], который ему предлагают, как и от других подарков, которыми монархия хочет его наградить.

9 ноября в одиночестве он садится на корабль «Вашингтон», чтобы вернуться на Капрера.

Пресса отказалась сообщить время его отплытия. Он сам уберет швартовы корабля. На причале только немногие друзья.

Он поднялся по сходням со своим сыном Ме-нотти. Взял с собой только несколько небольших пакетов с кофе и сахаром, мешок овощей, мешок семян, ящик макарон, пакет сушеной трески и несколько лир. Он посылает своим соратникам последний привет: «До встречи в Риме», — прокричал он им.

Вся эта сцена — в духе Гарибальди: неаполитанская декорация, над которой возвышается Везувий.

В Монтевидео в центре знамени легиона был изображен этот вулкан.

Символ траура и гнева.

Как ни думать о том, что Гарибальди, несмотря на успех «Тысячи», по-прежнему во власти этих двух чувств?

Четвертый акт ПОСЛУШНЫЙ СОЛДАТ (1861–1866)

Картина двенадцатая КОРОЛЕВСКИЕ ЯСТРЕБЫ ИЗ АСПРОМОНТЕ (1861–1862)

Ему пятьдесят четыре года. Герой вновь на острове Капрера. Он ходит по без-водной земле, смотрит на море, сажает, удит рыбу, охотится; живет в комнате с низким потолком, где постоянно горит огонь в очаге. Он играет свою роль одинокого человека так искренне и старательно, что для сомнений не остается места: Гарибальди всегда весь в том, что он говорит и делает. Актер? — может быть, но через несколько секунд он становится тем действующим лицом, роль которого как бы по наитию решил сыграть.

На Капрера, между островком Монте-Кристо и островом Эльба, он — Цинциннат[35]. Одинок ли он? За ним последовало всего несколько самых близких соратников. Бассо, его секретарь, офицер Канцио, который вскоре женится на дочери Гарибальди Терезите; еще два-три преданных ему человека — все вместе они составляют маленькую когорту друзей, которая всегда, даже в изгнании, сопровождает великих и становится почти семьей, подаренной им Историей.

Но островитянин Гарибальди на самом деле не изолирован.

Его слава стала международной. Каждую неделю маленький пароход, приходящий из Сардинии, высаживает на соседнем острове Маддалена посетителей, которые оттуда направляются на Капрера: Гарибальди — персонаж, попавший при жизни в этот выставочный парк-музей. Люди смотрят, как он живет. Просят на память афоризм, автограф. Революционеры из Центральной Европы или России, по-прежнему угнетаемой, спрашивают совета. Английские аристократы убеждены, что перед ними — «древний», один из тех «римлян», или своего рода «святой», герой Вальтера Скотта, с которым можно обменяться несколькими словами, простыми, но полными мудрости и человечности. Делегации итальянцев, членов «подготовительных комитетов для освобождения Рима и Венеции», также приезжают к нему, приглашая его возглавить их движение. Разве он не бросил волонтерам «Тысячи», прощаясь с ними: «До будущей весны»?

Затем приходит почта, тысячи писем со всех четырех концов света, — от итальянских эмигрантов или почитателей, или просто от экзальтированных женщин, которых всегда привлекает слава.

Среди почитателей — Александр Дюма. Он по-прежнему один из самых страстных сторонников Гарибальди, несмотря па трудности, с которыми столкнулся во время своего пребывания в Неаполе, где население устроило против него демонстрацию. Когда он был проездом в Турине, Дюма пригласили на ужин французские дипломаты и он был говорлив, как всегда. Дипломат Анри д’Идевилль рассказывает: «Как-то, друзья мои, — сказал нам Дюма к концу трапезы, — мне пришла фантазия повидать Виктора Эммануила, с которым я незнаком, и я попросил у Гарибальди рекомендательное письмо, чтобы предстать перед королем. «Вот, — сказал мне Гарибальди, — протягивая тут же составленную записку в несколько слов, — тебе это послужит паспортом». И очаровательный рассказчик показал нам клочок измятой бумаги, содержащий одну-единственную фразу: «Сир, примите Дюма, это мой и Ваш друг — Д. Гарибальди».

«Вы понимаете, конечно, — добавил Дюма, снова бережно пряча письмо у себя на груди, — что, не желая расставаться с автографом, который король, вне всякого сомнения, оставил бы у себя, я без сожаления лишил себя возможности познакомиться с королем Виктором».

Вы скажете, анекдот? Разумеется, но говорящий о многом.

Слава и популярность Гарибальди дают представление о том, как велико было сочувствие делу Италии и тому, кто за него сражался. И как восстановило бы против себя общественное мнение правительство, если бы стало открыто с ним бороться.

Но, может быть, Кавур был слишком осторожен? И премьер-министр и Гарибальди объединенными усилиями смогли бы освободить Рим, использовав силу той волны, которая освободила Неаполь? Не был ли упущен решающий момент — ведь к концу похода «Тысячи» гарибальдийская армия насчитывала около пятидесяти тысяч человек, представляющих все области Италии?

Но, видимо, расхождения между ними были вызваны не тем, что необходимо было соблюдать осторожность из-за Парижа и Лондона, а тем, какое государство следовало построить в Италии.

Для одних — монархистов — консервативное королевство, просвещенное, но крепко держащее народ в узде. Но чего хотел бы Гарибальди? На такой вопрос ответить сложно, и в этом слабость нашего героя.