Джузеппе Гарибальди - [62]

Это увлечение — в Париже, Лондоне, по всей Италии, конечно, и даже в Соединенных Штатах — не вскружило голову Гарибальди. Палермо и Сицилия для него всего лишь этап. Остается Неаполь, Рим и объединение всей Италии. Так, например, он отказывается издать декрет о присоединении Сицилии к королевству Виктора Эммануила II:

«Я пришел сражаться за Италию, а не ради одной Только Сицилии. Но если Италия не будет полностью объединена и свободна, ни одна из ее областей никогда не добьется победы. Цель моего предприятия связать в единый пучок все разорванные и порабощенные части».

Эта бескомпромиссная позиция тревожит Кавура.

Пауза, которую Гарибальди вынужден сделать перед тем, как решиться переплыть Мессинский пролив, используется всеми европейскими государствами для переговоров.

Из Неаполя Франциск П, чтобы спасти то, что у него осталось, призывает Наполеона III и Лондон все хорошо взвесить. Но как — после того как столько говорилось о праве народов на самоопределение — запретить подданным Королевства обеих Сицилии стать гражданами Итальянского королевства? Наполеон III в конце концов скажет:

«Я хочу, чтобы Италия успокоилась, все равно, каким образом, но без иностранного вмешательства». А из Лондона ему вторит голос Джона Рассела: «Нам остается только присутствовать в качестве зрителей разыгравшейся в данный момент драмы».

Остается Кавур, которого по-прежнему тревожат намерения Гарибальди и его окружения. Он старается ввести в число советников генерала своих людей (Ла Фарина). Он посылает к нему Медичи с несколькими тысячами солдат. Он поверяет в письме одной из своих близких знакомых: «Если я на этот раз выпутаюсь, то постараюсь сделать все, чтобы больше не попадаться. Я, как матрос, который среди волн, поднятых штормом, клянется и дает обет никогда больше не подвергаться опасности, которую таит в себе море».

Но он прекрасно чувствует, что у него нет возможности помешать Гарибальди пойти еще дальше, переплыть Мессинский пролив. Тем более, что Виктор Эммануил разыгрывает свою собственную партию, предлагая Гарибальди не следовать советам, которые он сам «официально» так щедро ему дает, и не повиноваться. В результате на письмо короля, требующее «отказаться от идеи перейти на неаполитанский континент», Гарибальди 27 июля отвечает:

«Сир, мне очень трудно не повиноваться Вам, как я бы этого хотел. Сложившаяся сейчас в Италии ситуация не позволяет мне медлить: меня призывает народ. Я не исполнил бы моего долга и скомпрометировал бы дело Италии, если бы не прислушался к его голосу. Когда я освобожу население от гнета, я сложу свой меч к Вашим ногам, и с той минуты буду повиноваться Вам до конца моих дней».

Итак, Гарибальди занят только одним: объединением нации и борьбой за родину. Форма правления, которая будет в Италии — республика или монархия, — и большая или меньшая социальная направленность проводимой политики кажутся ему делом второстепенным. Обещание безоговорочно подчиниться королю ясно об этом говорит.

Может быть, Гарибальди раз и навсегда решил, что Италия не готова для республики и что, следовательно, ему нужно было довольствоваться борьбой за ее объединение. Но он мог хотя бы не делить свою славу с Виктором Эммануилом, превратив, таким образом, короля в «невиннейшего» из монархов, в человека, достойного уважения, но следующего плохим советам Кавура и генералов, всех тех, кого Гарибальди ненавидит и называет «холодными, расчетливыми господами из туринского министерства».

Как самый неискушенный из итальянцев, Гарибальди представляет себе доброго короля, окруженного злыми министрами…

Эта политическая ограниченность Гарибальди — результат его искренности и наивности — мешает ему использовать возможности мятежа, вызванного к жизни его походом на всем Юге Италии.

С приходом красных гарибальдийских рубашек сицилийские крестьяне вообразили, что их жизнь изменится. Для них Гарибальди своего рода Мессия, которому целуют руки. Первые решения временного правительства, такие как отмена налога на муку, декрет от 2 июня, предусматривающий раздел общинных земель, подтверждают эти надежды. То здесь, то там банды крестьян учиняют самосуд, начинают делить земли богатых помещиков.

Но в Сицилии, так же как недавно во время других революций, французской, например, крестьянская проблема стоит очень остро, и Гарибальди разрешает ее самым жестоким и консервативным способом.

Стремясь предотвратить мятеж деревень и сохранить поддержку правящих кругов, он подавляет огонь жакерий. Так, например, в герцогстве Бронте, у подножия Этны, в огромном поместье, управляющий которого был благосклонно настроен к гарибальдийцам, крестьяне, во главе с адвокатом революционером Никола Ломбардо 4 августа захватили владение и убили управляющего и всех его помощников. Порядок восстановила колонна гарибальдийцев, которой командовал Нино Биксио. Ломбардо и четверо его сообщников были приговорены к смерти и расстреляны.

Урок ясен всем крестьянам: в Сицилии изменится только знамя.

С этого времени число волонтеров, вступающих в войска Гарибальди, заметно уменьшается, и, главное, то здесь, то там вспыхивают очаги мятежа. В сентябре в Ирпинии произошло всеобщее восстание крестьян. Еще одному полку гарибальдйцев под командованием венгра Турра пришлось восстановить порядок в области; было уничтожено более ста сорока либералов.