Джузеппе Гарибальди - [48]

У Гарибальди было собственное владение и корабль. Он был независим. Когда «Эмма» была уничтожена пожаром, он окончательно отказался от идеи коммерческих рейсов, устроившись в своем доме на Капрера, откуда со всех сторон было видно море. Ему было пятьдесят лет.

Но Гарибальди не был на своем острове отрезан от мира. Раз в месяц ему доставляли сотни писем. Послания скромных эмигрантов соседствовали с восторженными объяснениями светских дам, английских герцогинь, мечтающих о герое.

Он отвечал на письма, затем снова погружался в повседневную деятельную жизнь, обработку земли, уход за животными, чтение (он признавался, что не очень любит романы, но Вальтер Скотт был одним из его любимых авторов) — и любовь.

Из Ниццы ему прислали в услужение восемнадцатилетнюю девушку Баттистину Равелло, простую и работящую. Она была для Гарибальди олицетворением женщин совсем другого мира. С одной стороны — богатые английские аристократки и женщины независимые, властные; с другой — дочери простых моряков.

Вскоре Баттистина становится его любовницей. Ждет ребенка. Итак, началась спокойная жизнь с налаженным бытом. Время от времени кто-нибудь приезжает в гости.

Весной 1857 года в Маддалене высадилась с борта корабля молодая женщина тридцати семи лет, жена банкира, писательница Мария Эсперанца фон Шварц, поклонница, жаждущая записать воспоминания героя. Гарибальди принял эту экстравагантную романистку у себя на Капрера. Но та, кого он называет Сперанцей[20], уклоняется от его объяснений в любви, предложения выйти за него замуж. Гарибальди остается только писать ей письма, по-юношески наивные: «Я полюбил вас еще до того, как встретил». «Чистая, платоническая любовь», — будет вспоминать о ней Гарибальди.

История также стучится в скалы Капрера и в не меньшей степени, чем женщины, не оставляет Гарибальди равнодушным.

Он внимательно следит за событиями, происходящими в Пьемонте. Трезвости Кавура, стремящегося вовлечь его в свою стратегию, отвечает преданность Гарибальди национальной идее.

Кавур говорил: «Есть только одно средство не дать Гарибальди взять над нами верх — это соперничать с ним в смелости и не отдавать ему в монопольное владение идею национального единства, которая в данный момент воздействует на народные массы с поистине гипнотической силой. Конечно, я отдаю себе отчет в опасности сложившейся ситуации, но события сейчас сильнее людей».

А Гарибальди отвечал: «Я могу с гордостью сказать: я был и остаюсь республиканцем… но так как в данный момент создание республики нереально и представляется возможность объединить полуостров, собрав воедино силы [пьемонтской] династии и силы нации, я полностью поддерживаю это начинание».

В 1854 году, когда Пьемонт принял участие на стороне Франции и Англии в Крымской войне, Гарибальди одобрял эту политику, отвергнутую Мадзини и Маненом, бывшим инициатором создания Венецианской республики в 1848 году. Затем Гарибальди осудил «смехотворные восстания», организованные Мадзини, бесполезные и повлекшие за собой гибель людей. Приговор был суровым, но Гарибальди утверждал: «Из моей бурной жизни я извлек один урок — остерегаться предприятий, обреченных на провал».

А в европейском и итальянском контексте другой путь, ведущий к единству, проходил через Турин.

Многие эмигранты пошли этой дорогой раньше Гарибальди. Феличе Форести, с которым он познакомился в Нью-Йорке и часто беседовал, вернулся в Пьемонт и стал посредником между Кавуром и Гарибальди.

1 августа 1857 года — через несколько недель после провала Пизакане на юге Италии и самоубийства революционера — создано Национальное общество, целью которого было собрать всех патриотов под знаменем Пьемонта. Такой известный республиканец, как Манен, пишет: «Республиканская партия, так низко оклеветанная, вновь совершает акт самоотречения и самопожертвования во имя дела нации. Убежденная в том, что прежде всего нужно создать Италию, она говорит Савойскому дому: создайте Италию — и мы с вами».

Председатель Национального общества — маркиз Паллавичино, бывший узник Шпилберга, его душа — сицилиец Ла Фарина, нашедший убежище в Турине. 5 июля 1858 года Гарибальди пишет ему о своем вступлении в общество: «Я с вами, со всеми честными итальянцами […] Удостойте меня чести быть принятым в ваши ряды и скажите, когда нужно будет начать действовать».

Мадзини, заявивший о предательстве, остался в одиночестве. Победил Кавур. И Гарибальди вместе с разумными, трезвомыслящими людьми, избравшими своим девизом: «Италия и Виктор Эммануил».

Однако Кавур, преуспевший во внутренней политике, во внешней топчется на месте.

Кавур настороже. Он ждет, начиная с Парижского конгресса 1856 года, события, которое, нарушив равновесие европейской системы, позволило бы Пьемонту действовать. Устойчивые отношения между великими державами не позволяли Турину начать борьбу против Вены. Поступок одного из этих «безумцев», «самоубийц», последователей Мадзини позволил «разумному» Кавуру и его сторонникам — и в их числе Гарибальди — открыть карты.

Граф Феличе Орсини, один из депутатов Конституционной ассамблеи Рима в 1848 году, решил покарать Наполеона III за вторжение французских войск в Рим и нарушение клятвы «карбонария» — если правда, что Наполеон III когда-нибудь такую клятву принес — сделать все для освобождения Италии.