Джузеппе Гарибальди - [41]

Конечно, он постарался защитить своих близких: отказался от ежемесячной пенсии в триста франков, которую Турин по настоянию Массимо д’Азелио ему все-таки назначил, но ее должны выплачивать его матери — она вместе с несколькими друзьями воспитывала его детей. И он распорядился, чтобы продали золотую саблю, некогда поднесенную ему итальянскими патриотами в честь его сражений в Монтевидео.

Жест символический: он может вызвать только горечь, впечатление, что поворот в его судьбе закончился провалом, что пятнадцать лет борьбы, надежд и любви привели к полному одиночеству. Впереди — ничего. А для человека, все отдавшего борьбе, потеря иллюзий должна быть особенно мучительной.

Он подавлен — и стал добычей болезни. Паралич. Атака артрита, острый ревматизм? Этот классический диагноз не может скрыть того, что у Гарибальди «паралич» Истории и его собственной жизни совпадает с этим физическим параличом. «На меня напал ревматизм, мучивший меня большую часть пути. В конце концов, я был выгружен, как чемодан, так как совершенно не мог двигаться, в Стейтон-Ай лен де, Нью-Йоркском порту».

Его приезд не прошел незамеченным. «Нью-Йорк Таймс» от 36 июля 1850 года сообщает, что «в этот день прибыл следующий из Ливерпуля «Ватерлоо» с Гарибальди на борту, человеком, пользующимся мировой известностью, героем Монтевидео и защитником Рима. Все, кому известен его рыцарский характер и его служение делу свободы, окажут ему достойный прием».

В самом деле, в большой итальянской колонии Нью-Йорка было много политических эмигрантов, например, генерал Авеццана, военный министр Римской республики, или Феличе Форести, бывший карбонарий, приговоренный к смерти австрийцами в 1818 году, затем помилованный, но содержащийся в крепости Шпилберг до 1836 года. Они занимают видное место среди итальянцев Нью-Йорка. Феличе Форести преподает итальянскую литературу в Колумбийском университете, многие стали крупными негоциантами. Вес они хотят устроить в честь Гарибальди демонстрацию или банкет.

Демонстрация была запрещена властями, обеспокоенными тем, что вокруг Гарибальди могла объединиться вся эмиграция (французы, немцы, итальянцы). Что касается банкета — больной Гарибальди не смог на нем присутствовать.

Однако, несмотря на солидарность и доброе внимание, которым его окружили, когда стали собирать деньги, чтобы купить корабль и подарить его капитану Гарибальди, набралось всего тридцать тысяч лир — слишком маленькая сумма…

Во время своего пребывания в Танжере Гарибальди начал писать «Мемуары», которыми сразу же заинтересовался американский писатель Теодор Дуайт. Он предложил купить их, отредактировать и быстро издать. На самом деле, Гарибальди уже доверил хранение рукописи своему другу Карпането и одному из кузенов. Но, главное, он не хотел обнародовать так рано свои претензии к тем или иным деятелем Рисорджименто, например к Мадзини. Таким образом, от долларов, предложенных Дуайтом, пришлось отказаться.

Нужно было найти что-нибудь другое. Тогда Мэуччи предложил ему место рабочего на своей свечной фабрике. Он даст Гарибальди жилье и, конечно, полную свободу являться на работу, когда тому вздумается: Мэуччи больше друг, чем патрон. Гарибальди вместе с ним охотится и удит рыбу и часто вместо работы отправляется на пристань или в бар на Фелтон-стрит, где встречается с журналистами, актерами — миром, близким к богеме, здесь он чувствует себя на своем месте, этот человек, бывший когда-то знаменитым, а теперь — почти отверженный.

Однажды, когда ему захотелось вырваться из атмосферы фабрики, он пришел в док Стейтон-Айленде, чтобы снова окунуться в атмосферу порта, вспомнить молодость, и предложил свою помощь при разгрузке судна — бесплатно, поработать «просто, чтобы согреться», — с ним не стали даже разговаривать. «И здесь — ничего. Это было очень больно. Я думал о том времени, когда имел честь командовать эскадрой Монтевидео. […] К чему все это было? Я больше никому не нужен».

Он одинок. Идет снег. Конечно, «это просто приступ меланхолии», он пройдет. Но, может быть, после одной из таких минут, которые трудно пережить, он и подал прошение о своей натурализации? «Я покорно прошу разрешения стать гражданином этой великой республики сильных людей, чтобы иметь право плавать под ее флагом…» Чтобы быть капитаном американского корабля, ему в самом деле необходимо стать гражданином Соединенных Штатов, и это, повторяет он, «позволит ему зарабатывать свой хлеб». Простая правда — в простых словах. Но Гарибальди не станет американским гражданином: он не выполнит необходимые формальности.

Тому, кто сейчас встретил бы этого сорока летнего человека, иногда передвигающегося с трудом, и в голову не могло бы прийти, что перед ним генерал, о котором когда-то писали все газеты мира. В его комнате красная рубашка напоминает о временах славы и битв. Он ее больше не носит. Он одет, как все рабочие или итальянские эмигранты, среди которых он затерялся.

В это время с ним встретился капитан одного генуэзского торгового судна и рассказал, что застал его с засученными рукавами рубашки, занятого в углу лавки тем, что погружал в таз с кипящим салом и снова вынимал фитили, прикрепленные к коротким палочкам. «Счастлив тебя видеть, — сказал он мне, — и хотел бы пожать тебе руку, но берегись сала! Ты пришел в хорошую минуту, я только что решил одну морскую задачу, о которой давно думал. — И дав мне формулу решения задачи, он добавил: — Неправда ли, смешно, что я выудил ее со дна этого сального колодца! Неважно! Мне надоело это занятие, я скоро вернусь в море, и мы с тобой еще увидимся…»