Джузеппе Гарибальди - [107]

И Криспи, естественно, хочет заставить его пойти еще дальше: зарождающемуся итальянскому империализму Гарибальди придаст демократическую и благородную окраску и позволит представить его не как государственные притязания, наравне с притязаниями других государств, а как справедливые требования обездоленной нации, защищающей свои права.

И пресса вторит заявлениям Гарибальди, который возвращается к утраченной Ницце, своей родине, и даже задается вопросом о судьбе острова, берег которого он видит с Капрера, Корсики, она тоже должна была бы остаться итальянской.

Весной 1882 года Криспи, сицилиец, хочет придать больший размах празднованию Сицилийской вечерни.

В 1882 году население острова с помощью кровавого восстания — резни — положило конец владычеству «французов» Карла Анжуйского, брата Людовика XI.

Римское правительство готовит подписание договора о Тройственном союзе, который объединит Рим с Германией и Австрией, и нужно, чтобы общественное мнение Италии забыло свои антиавстрийские страсти и свое желание вновь завладеть Тренто и Триестом и настроилось против Франции.

Получив приглашение посетить по этому поводу Сицилию, Гарибальди принимает его в марте 1882 года. Воспоминания о 1860-м, желание участвовать в том, что он считает справедливой итальянской политикой, заставляют его, несмотря на болезнь и советы врачей, ответить на зов Криспи.

Это путешествие в Неаполь, Мессину и Палермо — последнее, которое ему удалось совершить.

За несколько месяцев до него он отправился в Геную, где его зять Канцио находился в заключении за участие в республиканских демонстрациях, а оттуда, добившись освобождения Канцио, — в Сан-Дамиано д’Асти, родную деревню его жены Франчески. Затем он приехал в Милан.

Повсюду его ждал восторженный прием, даже если при виде этого угасающего человека, неподвижно сидящего в карете и мертвенно бледного, крики стихали и толпа вела себя поневоле сдержанней.

Но Гарибальди, несмотря на то, что все это было для него изнурительным, конечно, сохранил в памяти все эти бесчисленные лица людей, теснившихся вокруг него и выражающих нежность и любовь. Ему это было необходимо: он вновь обретал свою прошлую славу. И это тоже влекло его на юг.

20 января 1882 года он покинул Капрера и направился в Неаполь. Его кровать с помощью тали подняли на борт корабля. Погода была скверной. Гарибальди со своего ложа отдал несколько приказаний экипажу, как будто он вернулся в те далекие годы, уплывающие за горизонт его жизни, когда он, стоя на капитанском мостике, командовал кораблями.

Так началось это путешествие, под знаком тоски по прошлому и новых встреч с пережитым.

Вот восторженный Неаполь. Сотни лодок окружают корабль, на котором не видно Гарибальди, так как он уже не может вставать. Его провозят по улицам Неаполя, и, как и в Милане, толпы людей видят человека, который скоро умрет.

Он проведет несколько спокойных дней на вилле Позиллипо, делая заявления для печати, решив, вопреки желанию близких, отправиться в Палермо поездом, чтобы повторить тот же путь, который он проделал в 1860-м воином-победителем на коне во главе своей «Тысячи».

Его сотрясает кашель, дышать становится все труднее. Бронхит — таково заключение врачей.

Начиная с 26 января газеты регулярно публикуют бюллетень о его состоянии здоровья. Болезнь прокрадывается и овладевает им, пока он повторяет путь, который был вершиной его славы.

В Палермо он так выбился из сил, что в гостиницу его несут на руках и на всем протяжении его пути густая толпа стоит безмолвно.

16 апреля он садится на корабль и на следующий день со своей семьей прибывает на Капрера.

Состояние его здоровья ухудшается с каждым днем. Он плохо дышит и так медленно, что при каждом вздохе кажется, что он сейчас задохнется.

29 мая Франческа пишет Менотти: «За несколько дней он очень исхудал и повторяет свои обычные распоряжения о кремации».

1 июня его состояние резко ухудшилось. Он начал задыхаться. Врач морского флота, находящийся на борту корабля, стоявшего на якоре в водах острова, заявил, что бессилен что-нибудь сделать. Необходима операция. Телеграфируют в Палермо. К бронхиту присоединяется прогрессирующий паралич, мешающий Гарибальди дышать.

2 июня в 18 часов 20 минут он умирает.

Будут рассказывать о том, как две черноголовые птицы-славки влетели в его комнату и он прошептал, что это души его двух маленьких умерших дочерей.

Будут говорить, что его последними словами были слова о Тренто и Триесте, по-прежнему оторванных от Италии.

Будут вспоминать о том, как он смотрел на море и на силуэт удаляющегося корабля.

А нужно было бы просто сказать: умер человек — от старости и болезни, умер человек, чья жизнь стала легендой.

Но те, кто его пережил, толпы народа, политические вожди, которые любили его, шли за ним, использовали его, прославляли, завладели его смертью, чтобы возвеличить ее, сделать назидательной. Тело Гарибальди и его образ принадлежат им, а не ему одному, как он наивно думал.

Итак, они завладели им.

Как только телеграмма, сообщившая о кончине, достигла континента, начались приготовления, демонстрации. Траур был равен славе.