Джули отрешённый - [44]

Я посмотрел на Джули, последние минуты я совсем было про него забыл. Может быть, он хоть теперь воспротивится? Но он смотрел на все отчужденным взглядом, словно сквозь стеклянную стену. Если он кого-то и видел, так мать, она была сейчас воплощением беспомощной мольбы. Я всегда терпеть не мог вмешиваться не в свое дело, но теперь совесть у меня была нечиста: надо бы хоть словом вступиться за Норму. Однако меня опередила Бетт.

– Не буду я никаким свидетелем, доктор Хоумз, – сказала она. – Извините, миссис Кристо, но это невозможно, чтобы он окатил Норму водой. И так с ней говорить ему тоже не следовало. Это не по-христиански. А ты, Джули, ты не должен был ему позволять…

– Ушли бы вы все, – сказал Джули.

– А, да что толку… – сказала Норма, она еле сдерживала слезы, но все равно храбро выпрямилась, вызывающе расправила плечи. – Ну как ты можешь тут жить? – бросила она Джули.

– Если ты уходишь, я с тобой, – сказала Бетт.

– Тогда пошли, – сказала Норма.

– Не уходите, пожалуйста, – миссис Кристо ухватила Бетт за руку. – Мы совсём не хотели вас обижать.

– Как вам не стыдно, – сказала ей Норма. – А ты…- повернулась она к Джули. – Поговорим, когда выздоровеешь, если ты вообще сможешь выздороветь в этом гнусном доме.

Джули поднял руки, прикрыл лицо локтем и словно отгородился от всего окружающего.

– Кит, ты идешь?

– Нет, я еще побуду, – ответил я Норме. – Постараюсь оказать Джули моральную поддержку.

Доктор Хоумз последовал за девушками, и до меня доносились глухие раскаты его голоса, словно барабанная дробь.

– И возненавидишь ты блудницу, – громыхал он. – И бросишь ее одинокую и нагую и будешь терзать ее плоть и жечь ее на огне…

– Аминь, – отозвалась в кухне детски послушная паства.

– Это самый верный способ потерять своих друзей, Джули, – сказал я, пользуясь затишьем.

А его все случившееся словно бы ничуть не задело. Он уже вновь забрался в свою непроницаемую скорлупу.

– Говорил я ей, чтоб не входила в дом, – сказал он. – Ушла бы – и все.

– Но почему ты за нее не заступился? Мог бы хоть слово сказать.

– А что сказать?

– Не знаю. А только Норма права. Это твой дом, не его.

– Вы все в этом доме уж вовсе посторонние, – сказал Джули.

– Ладно. Ладно…

– Я вас никого сюда не звал. Я поднялся.

– Так, может, ты хочешь, чтоб и я ушел?

– Да. Лучше уходи, – сказал Джули.

– Что ж, значит, больше не приходить?

– Да.

– Ясно. Но, черт возьми, Джули, не пойму я тебя.

А Джули и не ждал, что его поймут, и хоть я разобиделся, но знал: он просто верен себе, и удивляться тут нечему.

– Увидимся, когда выздоровеешь, – сказал я, самообладание отчасти вернулось ко мне, хотя самолюбие все еще страдало. – Кстати, я принес тебе кое-что, кроме старых тетрадей, – сказал я уже в дверях. – Так что погляди как следует.

– На что поглядеть?

– Увидишь…

Я оставил ему простейший учебник по теории музыки: я все еще не терял надежды подтолкнуть его к общепринятой системе нотной записи. Я не сказал, какую, книгу принес, ведь тогда он тут же ее вернул бы, даже и не подумал бы в нее заглянуть.

Итак, обманутыми надеждами кончился этот тяжкий и скверный для Джули день.

Вечером за воскресным обедом я подробно рассказал обо всем случившемся. Отец мой из принципа не пожелал осуждать человека, движимого верой, и продолжал есть. Но, жуя барашка по-австралийски, он между делом процитировал мне четырнадцатый псалом и тем самым выразил свое к этому отношение:

«Господи, кто может пребывать в жилище твоем?… Кто не клевещет языком своим, не делает искреннему своему зла и не принимает поношения на ближнего своего…»

– Бедняжка миссис Кристо, – пробормотала моя мать.

– Ты хочешь сказать, бедняга Джули, – возразил я. – Ведь это его порочили, его оскорбляли.

Глава 13

Тот был последний раз, когда я, так сказать, близко соприкоснулся с Джули, ибо трагедия, которая перевернула всю его жизнь, уже назрела.

Но мы еще не раз встречались с ним и перебрасывались словами. Джули на меня не обиделся. Он не видел причин обижаться. Примерно через месяц после того воскресенья он опять стал работать в фуражной лавке у Дормена Уокера – стал он еще худей и костлявей прежнего и еще дальше (если это возможно) укрылся за стеной неизменной своей отрешенности.

– Прочел книжку, которую я тебе оставил? – спросил я как-то, проходя мимо, когда он разгружал корм для птичьего двора миссис Ферроу.

– Руки не дошли, – ответил он.

– А будешь читать?

– Нет. В пятницу принесу тебе на работу.

– Оставь себе, – сказал я. – От Бетт есть какие-нибудь вести?

– Уехала в Мельбурн. Она уже кончила учительский колледж.

– Да, мне говорили.

Я пошел было дальше, но тут он вдруг спросил:

– Кит, ты не дашь мне на субботу, на вечер, свой велосипед?

– На субботу? А зачем? Собираешься в Ной на танцы?

– Да.

– Туда двенадцать миль, Джули. Думаешь, на обратном пути в темноте сумеешь проехать по этим дорогам?

Велосипедист он был никудышный.

– Там ведь у тебя моторчик и фонарь, верно?

– Да. Но что случилось с Нормой и с ее «крайслером»?

– Ничего. Одолжишь велосипед?

– Идет. Оставлю у тебя во дворе, у калитки. Только не привози его среди ночи, а то Мик поднимет лай. Отдашь в воскресенье утром.