Джордж Гершвин: Путь к славе - [74]

Через 25 лет, 29 мая 1963 года, состоялась вторая выставка рисунков и картин Гершвина (всего 41 произведение) в Западном вестибюле зала филармонии Линкольнского Центра исполнительских искусств. Эта выставка была посвящена 65-летию со дня рождения Джорджа Гершвина и 26-летию со дня его смерти.

Глава XIV ДРУГОЙ ГЕРШВИН

Среди людей, объединенных одним общим делом, едва ли найдутся двое, работавшие в такой полной гармонии, взаимопонимании, которые существовали между Джорджем и Айрой. Каждый знал психологический и эмоциональный склад другого и был всегда готов приспосабливаться и считаться с этим. Каждый не только испытывал к другому искреннюю и безраздельную любовь, но был самого высокого мнения о его таланте. И хотя Айра не мог прочитать ни одной ноты, он великолепно чувствовал музыку; Джордж, в свою очередь, прекрасно чувствовал слово. Это понимание каждым особенностей художественного языка другого создавало между ними абсолютный и полный внутренний контакт.

Но самым странным было то, что этот гармоничный союз объединил людей, столь разных и по темпераменту и по складу характера. В компании Джордж был общительным, шумным и заводным, весь — движение, порыв, жажда деятельности. Айра, напротив, — тихий, застенчивый, мягкий и медлительный. Если в отношениях с женщинами Джордж был эдаким светским львом, то Айра буквально поражал своей наивностью. Айра предпочитает вести размеренный, неторопливый образ жизни. Он относится к тому типу людей, которые не жалеют о времени, потраченном на ожидание "своего часа". Ему стоит невероятных усилий сдвинуться с места для того, чтобы что-то сделать. Бывали периоды, когда он по нескольку дней не выходил из своей квартиры на Риверсайд-драйв, 33.

Джордж был очень нервным человеком, подверженным частым эмоциональным взрывам и бурным вспышкам. Айра — почти всегда уравновешен и спокоен. Джордж — идеалист, витающий в облаках, Айра обладает холодным умом и, в отличие от брата, реалист, твердо стоящий обеими ногами на земле. Джордж жил с сознанием своей высокой миссии художника, Айра же считает себя простым тружеником, честно и добросовестно выполняющим свою работу. Джордж был одержим работой и мог работать где угодно и когда угодно, часто даже вернувшись после затянувшейся на всю ночь вечеринки. Для Айры работа — это всегда работа, хотя она, увы, не так заманчива, как перспектива блаженно вытянуться на кушетке и с наслаждением выкурить несколько сигар "Монтекристо", или, скажем, провести целый день на бегах, целый вечер — за покером, а поздно ночью, когда не спится, полистать книги и журналы. Однажды он изрек: "Сегодня предстоит поменять ленту в пишущей машинке. Считай, день пропал".

Эта фраза типична для Айры. Она как нельзя лучше передает его своеобразный ироничный юмор, особый привкус которого всегда присутствует в его речи, письмах и особенно в стихах. Прозвище "Эльф" ему необыкновенно подходит, именно так его часто называли близкие друзья. Остроты Айры не жалят так зло, не поражают цель так метко, как, скажем, остроты Джорджа С. Кауфмана или Хауарда Дида; в них нет ослепляющего блеска внезапно сверкнувшей молнии. Его юмор скромен и не очень эффектен с первого взгляда. Свои остроты он произносит медленно, лениво растягивая слова. Скрытый смысл его суховатого юмора как бы незаметно, постепенно доходит до вашего сознания, "подкрадывается" к собеседнику, и тот вынужден еще раз внимательно вглядеться в то, мимо чего он только что спокойно, не подозревая подвоха, прошел. Айра позволяет себе одну единственную подсказку: губы его округляются, в глазах появляется озорной блеск — это значит, что вместо нейтральной, обычной фразы сейчас последует что-нибудь эдакое. Когда речь идет о вещах более серьезных, он начинает часто-часто моргать и устало проводит рукой по лицу.

Его друзья обожают обмениваться "гершвинизмами" Айры, как это было когда-то с неподражаемыми по своей непосредственности "афоризмами" папы Гершвина.

Стиль его работы, так же как и его юмор, был столь же уникален. Вернон Дюк, автор музыки к шоу "Ревю Зигфелда" 1935 года, тексты песен к которому писал Айра, в своей книге "Билет до Парижа" (Passport to Paris) рассказывает, каким томно-неторопливым, невозмутимо-добродушным был весь его вид, когда наступало время приниматься за работу:

Обычно наш рабочий день начинался семейным обедом в обществе Айры и Леоноры, к которым чуть позже присоединялись Фанни Брайс или Элен Берлин. После долгого и обильного обеда вся компания перебиралась в гостиную, где стоял рояль и где обычно начинали говорить одновременно все сразу; я сидел как на иголках, дожидаясь того момента, когда смогу, наконец, сесть за рояль, а заодно убедить Леонору отправиться с гостями куда-нибудь в другое место, где они могли бы наговориться. Я бросаю выразительные взгляды в сторону по обыкновению невозмутимого Айры, который делает вид, будто не понимает их, и охотно включается в общий разговор. Так проходит час или больше. Наконец я, доведенный до белого каления, все-таки сажусь за рояль и вызывающе громко беру несколько аккордов. Айра внемлет этому зову отчаяния, потягивается, несколько раз тяжело вздыхает, говорит что-то вроде: "Ох, как мно-о-ого приходится работать, чтобы нормально жить" и что-то еще в этом духе, затем обрывает себя на полуслове и в конце концов произносит магическое: "Однако…" Это "однако" означает, что пробило 11 часов и время приятных разговоров окончено. Тяжело вздыхая, Айра вытаскивает раскладной столик, разные письменные принадлежности, пишущую машинку и четыре или пять книг, которыми он почти не пользуется — "Тезаурус" Роже, "Словарь" Уэбстера, словарь рифм и что-то еще в этом духе, — протирает и прилаживает на носу очки (все приготовления, замечу, идут в темпе molto adagio) и, наконец, голосом, исполненным покорности и смирения, произносит: "Ну, что ж, Дюки… Сыграй-ка тот припев, что ты придумал вчера". С полчаса он пытается что-то сделать с вчерашним припевом, а затем направляется к холодильнику. Я иду за ним следом, опасаясь, как бы перерыв не затянулся надолго. И вот мы стоим на кухне, жуем сыр с маринованными огурцами. Айра явно доволен тем, как хитро удалось ему ускользнуть, а я спешу сделать вид, что тоже страшно доволен этим. Еще один тяжелый вздох, еще одно "однако", и мы снова возвращаемся к роялю. В два или три часа дня Айра убирает со стола свои орудия производства и, обращаясь к Ли, победно возвещает о том, "что написал еще четыре строчки припева".