Джон Браун - [47]
— К арсеналу, — коротко сказал чернобородый. Показалось длинное низкое здание арсенала, хорошо знакомое полковнику. С начальником охраны он часто встречался в Ричмонде. Скрипя, растворились перед ними тяжелые ворота, и экипаж въехал во двор.
Старший, тот, что сидел рядом с кучером, проворно соскочил с козел и подошел к высокому седому человеку, стоявшему посреди двора.
— Вот, капитан, возьмите-ка эту штуку, — сказал он, неловко переминаясь, — она вам как раз под стать. — И он подал капитану саблю Фридриха Второго.
Льюис Вашингтон с неприязнью, смешанной с любопытством смотрел, как тот, кого называли капитаном, опоясался саблей его знаменитого деда. Что-то в лице этого человека заставляло каждого останавливать на нем взгляд. Он был хорошо виден в холодном свете этою утра. Очень высокий, костистый, с красным обветренным лицом и волнистыми волосами свинцового цвета. У него был крючковатый нос и большой тонкий рот, прячущийся в седой неровной бороде.
Костюм его представлял странную смесь городского и деревенского, духовного и светского. Из-под пасторского сюртука виднелись брюки цвета соли с перцем, заправленные в короткие и удобные сапоги, шея была повязана черной шелковой косынкой. Шляпы на нем не было, и волосы, растрепанные ветром, падали свободными прядями на широкий, морщинистый лоб.
Чернобородый подвел к нему пленников. Браун внимательно оглядел полковника.
— Льюис Вашингтон? Очень рад… Войдите в караулку. Там разведен огонь. Сегодня утром холодновато.
Он говорил очень ясным, молодым голосом. Вашингтон колебался:
— Позвольте, с кем имею…
Ему не хотелось говорить слово «честь» этим людям. Он считал их разбойниками. Ясный голос перебил его:
— Я — капитан первого американского отряда аболиционистов. Мое имя — Джон Браун. Джон Браун Осоатомский.
Городок начинал пробуждаться. Это было очень неприятное пробуждение. Сначала раздалось несколько выстрелов, потом часто и резко затрезвонили колокола лютеранской церкви. Где-то на путях запищал паровозик. Захлопали открывающиеся ставни, из всех окон высовывались бледные, испуганные лица:
— Боже праведный! Что случилось?!
Толком никто ничего не знал. День только еще занимался. Дождя уже не было, но небо напоминало плохо выстиранную простыню. С черепичных крыш капало. На взмыленной лошади проскакал шериф. Отстреливаясь от кого-то невидимого, пробежало несколько человек: все люди были в грязи, один держал в руках окровавленный платок. Увидев раненого, женщины завизжали и принялись закрывать ставни и запирать на засовы двери.
Потянуло гарью. Рябой бакалейщик спорил с аптекарем о том, где горит: бакалейщик утверждал, что горит мучной склад, аптекарь был уверен, что подожжено здание железнодорожной станции.
Часовой, пришедший сменить своего товарища на Потомакском мосту, был поражен: на посту стояли трое неизвестных.
Он вырвался из рук незнакомцев и побежал к железнодорожной станции, крича во все горло. В этот момент к платформе Харперс-Ферри подошел поезд из Балтиморы. Бледный часовой рассказал кондуктору о вооруженных людях на мосту.
— Ты крепко выпил, приятель, — насмешливо сказал ему кондуктор, — пойди проспись.
Взяв фонарь, он отправился с машинистом к мосту. Но тут по ним открыли огонь, и они поспешили ретироваться.
Взволнованные пассажиры выскочили из вагонов и собрались на станции. Быстро распространялись тревожные вести. Из уст в уста переходило слово «аболиционисты», говорилось о гражданской войне в Союзе и передавался, как достоверный, слух о том, что поднялись все негры Юга и что на этот раз ими руководят белые. Это было страшней всего. Пока негры выступали одни, без поддержки белых, их восстания всегда кончались неудачей. Рабовладельцы отлично понимали опасность, которая грозит им, если к неграм примкнут белые. Вот почему такой ужас охватил всех сначала в Харперс-Ферри, а потом и на всем Юге, когда стало известно, что арсенал захватили негры и белые совместно.
В три часа ночи кондуктор балтиморского поезда получил от Джона Брауна разрешение отправляться. Но кондуктор сомневался в целости моста и только с наступлением рассвета, убедившись, что все в порядке, послал машиниста на паровоз.
С первой же станции, где телеграф был в порядке, кондуктор сообщил в Балтимору начальнику движения о ночных событиях.
«Ваши сообщения, очевидно, преувеличены и написаны под влиянием волнения, — отвечал начальник. — Зачем станут аболиционисты останавливать наши поезда и почему вы знаете, тысяча их или больше?»
Харперс-Ферри. Сражение у арсенала. (Рисунок из книги Редпаса).
Так невероятна, так неслыханна была подобная дерзость на Юге, что никто не верил этой вести. И все же в ней крылось что-то такое, что заставляло людей, пожав плачами, принимать какие-то меры. Тот же начальник, вдоволь поострив над своим напуганным подчиненным, отдал приказание сохранять спокойствие и наладить связь.
К семи часам утра техник со станции Монкрэси починил телеграфные провода, перерезанные Куком и Тидом. Но, опережая телеграфные сообщения, молниеносно распространялся слух, что большой отряд аболиционистов и негров взял приступом правительственный арсенал в Ферри, захватил мост через Потомак и укрепил свои позиции орудиями, что перерезаны провода, остановлены поезда, убито множество людей и что повстанцы взяли заложниками чуть не половину всего города.
