Джими Хендрикс, история брата - [36]

Я немного расстроился, что снова не удастся увидеть брата, но мне было приятно знать, что в Нью–Йорке для него всё складывается хорошо. Я и не подозревал тогда, как долго я его ещё не увижу. Я был полностью поглощён жонглированием своей карьеры в компании Боинг и уроками в школе.

Несколько недель, проведённых в Боинге, и короткие пересыпы вконец меня истощили. Моя концентрация и внимательность упали до нуля и надо было что–то срочно предпринимать. Взвесив все за и против, я решил бросить учёбу. Либо работать в Боинге без диплома, но с деньгами, либо оставаться в школе и получить диплом, но без денег. Работа там и еженедельный чек были слишком соблазнительны, чтобы от них отказаться.

Отец не был против моего выбора. Он полагал, что я уже мог сам решать, тем более что я оказался более успешным, чем многие наши родственники, годами стремящимися попасть в компанию Боинг, и отец посчитал бы меня безумцем, если бы я отказался от выигрышного билета. К тому же, я всегда мог бы, воспользовавшись случаем, вернуться во Франклин и получить диплом.

Я был в лучшем положении, чем многие моего возраста, но, несмотря на мою легальную работу, приносящую много денег, улицы звали меня. Где–то в глубине души, я не мог привести ни одного довода, чтобы не присоединиться к своим прежним дружкам. Я почувствовал, что начал тупеть от однообразия моей новой работы и стал, после того как отмечусь в Боинге, сбегать на весь вечер в центр и возвращаться только к полуночи. За оставшееся время до конца смены я успевал сделать свою работу, но однажды меня засёк начальник. Он стал присматриваться за тем как я работаю, но это не остановило меня. Скоро я обнаружил место за складами, где сотрудники играли в кости. Знаете, как это бывает с игроками, можно выгнать и разогнать нас по разным углам, но мы находим друг друга и находим себе новое место. И если вы не могли найти меня за складами, играющим в кости, то уж обязательно видели у однорукого бандита в комнате отдыха сотрудников.

Брат продолжал звонить время от времени, но из–за моего лихорадочного графика, меня постоянно не было дома. Отец говорил мне, что он по–прежнему в Нью–Йорке и играет со своей группой. Когда мне, наконец, удалось с ним переговорить, это уже было после того как я бросил школу. Голос его звучал весело и чувствовалось, что перед ним раскрылся горизонт. Он рассказал, что его группа делает 100 долларов в неделю.

— Знаешь, я тоже, — сказал я ему в трубку. — Работая в Боинге, я получаю 5.25 долларов в час.

— Здорово, Леон, — сказал он. — Я горжусь тобой.

Я продолжал увёртываться от строжайшей дисциплины, установленной на Боинге, но был не настолько глуп, как другие, особенно с моим непосредственным начальником. Штат такой большой компании, как Боинг, насчитывал тысячи сотрудников, но управленческий аппарат успевал следить за всеми. В начале весны 1966 года мой начальник вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что они во мне больше не нуждаются. Может это было очередное сокращение, но я не был слишком удивлён, что выбор пал на меня. Я и так считал моё пребывание в компании сверхдостижением для 17–летнего парня, особенного такого непоседы, у которого не было причин жить жизнью клерка.

У отца и наших родственников взорвались мозги, когда они осознали всю серьёзность моего поступка. А я, по крайней мере, заработал столько денег, что смог купить себе Форд–Зандербирд.

В школе учебный год подходил к концу и у меня не было никакого интереса осенью возвращаться во Франклин в 12–й класс. Мои дружки, так же как и я, не собирались ни идти на работу на полный рабочий день, ни обзаводиться семьёй — мы были, что называется, центровыми. Все мои друзья, так же как и я, выросли на задворках, и нам нечего было терять. И все черти в мире могут подтвердить, что никто кроме нас самих не позаботится о нас. И нам оставалась улица, где мы могли либо сыграть на чувствах кого–то, либо кому–то что–то продать. Мне надоело быть вечно бедным. В детстве беднота не занимала меня, потому что я не знал лучшего. Но когда я стал разбираться в мироустройстве, она оказалась для меня вечным источником беспокойства. К тому же улица, была моим вторым домом. Я там укрывался и от взбучек, которые были бы моим единственным воспитанием, оставайся я всё время дома. Всё детство я оттачивал своё мастерство уличного существования: мой язык работал лучше какого–нибудь пистолета или ножа. Если вы направите пистолет на чьё–нибудь лицо, человек, конечно же, отдаст вам свои деньги, но не станет делать это для вас постоянно. Но если вы вооружитесь словом, он пожмёт вам руку, отдав деньги, и принесёт вам ещё, прежде чем поймёт, на что, чёрт побери, вы его подписали.

На дворе стояли 60–е и все экспериментировали с новыми наркотиками. Как только я наладил связь с кое–кем из центровых, я стал убалтывать народ и они только у меня покупали траву. Вот так я и делал деньги. И неважно был ли это крискрос спиди, или рождественские деревья, или чёрная красотка, или просто пакет с травой.

Несчесть колёс, прошедших через мои руки. Но для работы мне не нужна была тяжёлая голова и я избегал антидепрессанты вроде чёрной красотки, усыпляющие мой волчок. Меня не прельщала возможность прободрствовать всю ночь со взорванными мозгами в какой–нибудь норе. Мне нравилась улица, её непредсказуемость и пачки денег, переходящие из рук в руки, я находил удовольствие даже в том, чтоб уберечь свою задницу. Напротив, амфетамины, вроде спиди, заостряли моё чутьё, я становился бритвой, врезающейся именно в то место, где я был нужнее всего. Многие парни, завидуя мне, пробовали подставить меня и прибавьте к этому ещё копов, всё время рыскающих по улицам. Те же, кто не мечтал о моём аресте, просто кулаками вытряхивали из меня всю наличку вместе с товаром.