Джентльмены - [98]

Им не было стыдно, они делали свое дело и наблюдали за миром «von oben»[56] — по крайней мере, так казалось Нине. Она считала обоих приятелей чертовыми предателями. Они отмазались от армии, получив белые билеты, и продолжали с тем же успехом отмазываться от всего остального: им досталось наследство, а мамочки кормили их обедом, как только карманы пустели. Они были избалованными сопляками, особенно Лео. Его проклятые стихи, красивая болтовня о развивающихся странах, империализме и глобальной совести — все это было лишь болтовней. Разглагольствования об альтернативном рождестве и космической любви не стоили выеденного яйца. Лео в этом мире интересовала лишь одна вещь — он сам, малыш-вундеркинд любил только себя, не понимая, что вундеркинд давным-давно умер вместе с мифом о самом себе. Настала пора проснуться — весь мир проснулся и вскочил на ноги. Хотя на самом деле все было не так, это понимала даже Нина Нег. Просыпаться было поздно. Праздник отшумел.

Ссора назрела к концу мая шестьдесят восьмого, когда осада закончилась, бунт во Франции завершился невероятным триумфом де Голля, и все почувствовали бесконечную усталость. Нина Нег была влюблена в Стене Формана, и когда он повадился водить домой новых женщин, Нина не выдержала. Она буквально вышвырнула Лео на улицу. Ему пришлось переехать к брату Генри на Хурнсгатан. Вернер поддержал Нину, и Лео повернулся к ним спиной. Он намеревался продолжать делать свое дело.

Результатом этого драматичного и крайне фрагментарно описанного конфликта стало то, что летом Нина уехала за границу, в Амстердам — мекку наркокультуры. Она много лет собиралась отправиться туда и, наконец, отправилась. Так началось ее путешествие в ад. Вернер после ряда катаклизмов бестолково попытался примкнуть к какой-то бунтарской коммуне — в те времена бунтарское движение еще свирепствовало, — из которой, впрочем, индивидуалиста довольно быстро выгнали, что и определило конец его сомнительной политической карьеры. Вскоре и он осознал — после шахтерской забастовки шестьдесят девятого года, — что штудии ни к чему не приводят. Вернер решил выйти на большую дорогу жизни. Вернера ожидало падение с большой высоты.

Итак, оставшиеся на фестивале у Йердет до самого позднего вечера имели возможность увидеть настоящую андерграундную группу «Гарри Лайм», названную в честь главного маргинала сороковых.

Поздно вечером Стене Форман, этот неутомимый устроитель незабываемых хэппенингов, вытащил на сцену Вернера с гитарой, Лео-поэта и лихорадочную Нину-вокалистку. Произошло чудо: в лучших традициях Бадена и Повеля Стене вместе с Лео прочесали неблагочестивые стокгольмские джунгли, называемые «Болотом», и выудили из омерзительного наркоманского притона на Туннельгатан Нину Нег и Вернера Хансона, провонявших неисправным туалетом, заплесневелой едой и гнилыми матрасами; они притащили несчастных домой, откормили и подвергли домашней дезинтоксикации. Газетчик Стене имел связи во всех областях рынка. В его квартире на Карлбергсвэген состоялось своего рода примирение, усталые глаза Нины стали чуть менее усталыми, а через пару дней она ожила настолько, что снова стала радовать окружающих своей изумительной бранью. Белая горячка Вернера переродилась в прилив творческих сил: никогда не бравший в руки гитары Вернер научился брать три незатейливых аккорда, как никто другой. Все это стало похоже на старые добрые времена, и Лео выдавал хиты один за другим. Стене отвечал за административную часть.

Я сам был там и прекрасно помню «Гарри Лайм», особенно певицу с усталыми глазами: она двигалась совершенно особым образом — нервно, рывками, как марионетка на истертых нитях. Аккомпанемент был тяжелым, жестким и фальшивым, но это не портило выступления.

Исполненные песни были приняты на ура. «Military Service Minded» была песней протеста в духе «Кантри Джо энд Зе Фиш». Припев звучал так: «The generals can always buy / Some big and strong and bloody guy / But we will make it hard to find / A Military Service Mind…» — и публика подпевала.

Песня «Брезентовые фигуры» была галлюциногенной вещью, навеянной переживаниями Лео в период между сборниками «Лжесвященные коровы» и «Фасадный альпинизм и другие хобби». Речь идет о поздней осени шестьдесят седьмого, когда Лео начал изучать философию. В этом не было ничего неожиданного, ибо философия являлась родной стихией Лео, который находил все больше следов Власти в позитивизме естествознания и которого все больше привлекала подрывная деятельность. Поэзия и философия во многом близки. Истинная, большая поэзия поставляет материал для философии, сырье, теоретический цемент для строителей философских систем, которые фиксируют кирпичи понятий в своих небесных лестницах и соборах. Лео Морган чувствовал себя архитектором без проекта — ему требовалось стать философом.

Однажды холодным промозглым осенним днем Лео наскучили все книги, он облачился в изъеденный молью восточный жилет и отправился на Стокгольмскую террасу у площади Сергельсторг, чтобы полюбоваться на автомобили: осторожно и неуверенно машины двигались налево по кольцу, время от времени сталкиваясь, что и было отменным развлечением для наблюдателя. В тот день Лео ужасно тошнило, он чувствовал тяжесть от избытка в его организме анаши, опустошенность от избытка алкоголя и абсолютную неприкаянность. Они с Ниной медитировали и читали «Бхагавад Гиту», и Гессе, и прочие восточные умиротворяющие вещи, но Лео ничто не помогало. Нина довольно много курила и считала Лео замороженным. Даже напиваясь, он не менялся. Нина не выносила его чернющих глаз, застывающего взгляда, когда Лео погружался в себя и становился недоступным. Это сводило ее с ума. Они оказались внутри зловещего замкнутого круга.