Джек Восьмеркин американец [Первое издание, 1930 г.] - [39]

Он шел домой с пустой корзиной и чувствовал, что теперь разбит окончательно. Да, нечего сказать, хороши его новые друзья! Скороходов ободрал его, как липку, а Кацауровы ясно показали, что считают его последним человеком. Все кончено, выхода нет!

Чтобы подбодрить себя немного, Джек запел свою песню:

Мы гобо — бродяги…

Но даже песня у него не вышла, и он замолчал.

Дома у себя на кровати Джек нашел письмо от Чарли.

Американец писал:

«Милый Джек! Здесь пшеницу убрали, и на той неделе я еду на север, опять к Коллинзу. Денег у меня уже сто семьдесят долларов, так что капитал растет. Но меня убивает факт, что ты до сих пор не прислал мне письма.

Джек, дружище, пшеница обмолочена, и в Калифорнии поспели сливы, а я все еще не знаю, как обстоят наши дела. Если ничего не выходит с землей, какого чорта жить нам в разных странах! Приезжай сюда, будем работать, как прежде, и копить деньги. Хоть через двадцать лет, а получим клочок земли. Напиши скорей, в чем дело. Неужели Вирджиния не дала тебе никакого, дохода?

Джек, старик, неужели у нас не будет фермы никогда?»

— Да, — произнес Джек громко. — Надо сказать прямо: фермы у нас не будет никогда, ни в Америке, ни в Европе…

И он закрыл лицо руками и так сидел долго, не двигаясь. Потом достал бумагу и карандаш, и начал писать свое первое письмо к Чарли.

«Дружище! Нет, должно быть, клочка земли во всем свете, где бы мы могли с тобой работать сообща. Теперь осенью я подвел итоги своей летней работы, и должен признаться, что мне не удалось сделать того, на что я рассчитывал. Участок моей матери (представь себе, она жива!) слишком мал, чтобы на нем можно было поставить удовлетворительное хозяйство. Покупать же здесь землю нельзя. Ты скажешь, что можно разводить Вирджинию и на маленьком участке. Именно на Вирджинии я и нажегся. Сигары здесь не в ходу. Даже не хочется говорить об этом.

Теперь у меня только один выход. Вот он: из тех ста семидесяти долларов, что ты скопил, купи билет через океан, но не для себя, а для меня. Вышли его заказным письмом немедленно. На Новый год я закончу здесь одно небольшое дело и сейчас же выеду в Америку. Значит, самое позднее увидимся в феврале.

Будем таскаться, старик, по всем штатам Америки, без всякой надежды на будущее. Ты пишешь, что через двадцать лет у нас все-таки будет ферма. Я был бы рад, если бы хоть через тридцать мы получили какое-нибудь пристанище, откуда никто не мог бы прогнать нас. Скажу тебе по секрету, я разуверился в жизни, и только надежда встретить тебя меня радует. Не обижайся, что я долго не писал тебе. Хотел сначала на деле проверить свои расчеты. Было бы хуже, если бы я прислал письмо, которое тебя ввело бы в заблуждение.

Невеселая у нас будет встреча с тобой, бродяга. Океан съест все то, что ты накопил за год. Но ничего, нам не привыкать к горю. Значит, до свиданья. Жду билета.

Твой Дж. Осмеркин».

Джек запечатал письмо, вложил его в конверт и начал медленно заклеивать. Потом отыскал картуз. Он решил сейчас же отнести письмо на станцию. Рассчитывать больше не на что. В Америку, так в Америку…

Он потушил лампу и вышел на двор. Темная октябрьская ночь окропила его лицо мелким дождем. Он пошел довольно быстро, и грязь звякала под ногами, как будто на его башмаках были надеты шпоры.

Джек знал, что его путь на станцию — путь бегства из СССР. Испробована еще одна возможность, получено еще одно поражение, может быть, сильнейшее из всех. Оканчивается целый период его жизни. Он добровольно возвращается в кабалу, в неволю, к тяжелому, безрадостному труду на чужих. Он отрывается от семьи, от родины. Что же делать, значит, так надо.

Да, так надо! Он несет на станцию письмо, которое уже нельзя будет вернуть. Чарли купит билет, истратит деньги. Сто десять долларов будет стоить путь через океан. Бегство дорого обходится. За сто десять долларов можно купить хорошую лошадь…

Почему же, однако, все окончилось так печально? Почему он должен признать себя побежденным? Почему?

Джек задал себе этот вопрос мысленно, но начал отвечать на него вслух. Он заговорил сам с собой. Спрашивал и отвечал, спрашивали отвечал, и так мысль его двигалась вперед.

— Да, в чем же ошибка с Вирджинией? — произнес он негромко по-английски.

И по-русски ответил:

— Очень просто, на сигары нет спроса в СССР. Я плохо изучил рынок, не учел денежных средств населения. Так.

— Чего же требует советский рынок в неограниченном количестве?

— О, здесь не может быть никаких сомнений! Первое — хлеб, второе — масло, третье — яйца.

— Ведь, пожалуй, следовало бы как раз начинать с этого?

— Да, но для того, чтобы сеять пшеницу с выгодой, надо иметь много земли, машины, рабочие руки. Надо добиться урожайности в два, в три раза большей, нежели у крестьян. Только тогда пшеница даст прибыль. Нужен еще хороший скот…

— Но где же взять все это?

— Ха, смешно спрашивать! Рабочих рук сколько угодно в деревне. Чего другого, а этого хоть отбавляй. И земли много кругом. Сколько одних покосов, никогда не паханных земель, сколько пустырей! Машины? Кое-что он видел в городе. Если получить кредит, не у Скороходова, конечно, а в настоящем банке, то, пожалуй, можно купить и трактор, и птицу, и скот.