Джек Лондон: Одиночное плавание - [56]

Но стоит ли порицать ее за это? Она любила Джека и хотела выйти за него замуж (вполне естественное стремление!), а потому, конечно, желала ему, да и себе, добра — в соответствии со своими (безусловно, мелкобуржуазными) представлениями. Но если Мэйбл, привыкая к Джеку (девушке из хорошей семьи нужно время!), любила его всё больше, то он после путешествия на Север, похоже, постепенно начал от нее отдаляться, «перерос» свою любовь.

Сомнения Лондона той поры иллюстрируют мысли Мартина Идена:

«Мартин не стал меньше любить и уважать Руфь оттого, что она проявляла такое недоверие к его писательскому дару. За время своих “каникул” Мартин очень много думал о себе и анализировал свои чувства. Он окончательно убедился, что красота ему дороже славы и что прославиться ему хотелось лишь для Руфи. Ради нее он так настойчиво стремился к славе. Он мечтал возвеличиться в глазах мира, чтобы любимая женщина могла гордиться им и счесть его достойным. Мартин настолько любил красоту, что находил удовлетворение в служении ей. И еще больше он любил Руфь. Любовь казалась ему прекраснее всего в мире. Не она ли произвела в его душе этот великий переворот, превратив его из неотесанного матроса в мыслителя и художника? Что ж удивительного, что любовь представлялась ему выше и наук, и искусств».

Но в то же время: «Мартин начинал уже сознавать, что в области мысли он сильней Руфи, сильней ее братьев и отца. Несмотря на преимущества университетского образования, несмотря на звание бакалавра искусств, Руфь не могла и мечтать о таком понимании мира, искусства, жизни, каким обладал Мартин, самоучка, еще с год назад не знавший ничего».

Воззрения Мэйбл поддерживала прагматичная Элиза. Она хотела, чтобы у брата было постоянное и приличное занятие. И для Джека ее мнение значило куда больше, чем мнение матери. Тем не менее он продолжал сочинительство. За очерком, который Лондон послал в одну из сан-францисских газет (это была San Francisco Bulletin — газета крупная, живо интересовавшаяся новостями из Аляски; непонятно, почему Ирвинг Стоун написал, что тот отослал очерк в San Francisco Examiner, ведь этот факт хорошо известен)[140], он взялся за повесть для детей, ориентируясь на популярный в то время журнал Youth’s Companion, публиковавший такую литературу. Он закончил повесть за неделю, написал статью, потом принялся за рассказы, в основу которых легли недавние северные впечатления. С утра он занимался поисками работы, потом до изнеможения трудился за письменным столом. Чей, как не собственный, опыт передал Лондон Мартину Идену (не зря же он заявлял: «Мартин Иден — это я!»). Это он, Джек Лондон: «Работал он за троих. Спал всего пять часов, и только железное здоровье давало ему возможность выносить ежедневное девятнадцатичасовое напряжение труда». Это он «не терял ни одной минуты».

«Метóда», которую он приписал своему герою, была, конечно, его собственным изобретением:

«За рамку зеркала он затыкал листочки с объяснениями некоторых слов и с обозначением их произношения: когда он брился или причесывался, он повторял эти слова. Такие же листочки висели над керосинкой, и он заучивал их, когда стряпал или мыл посуду. Листки все время сменялись. Встретив при чтении непонятное слово, он немедленно лез в словарь и выписывал слово на листочек, который вывешивал на стене или на зеркале. Листочки со словами Мартин носил и в кармане и заглядывал в них на улице или дожидаясь очереди в лавке».

Эту систему Мартин (Джек Лондон) применял не только к словам:

«Читая произведения авторов, достигших известности, он отмечал особенности их стиля, изложения, построения сюжета, характерные выражения, сравнения, остроты — одним словом, все, что могло способствовать успеху. И все это он выписывал и изучал. Он не стремился подражать. Он только искал какие-то общие принципы. Он составлял длинные списки литературных приемов, подмеченных у разных писателей, что позволяло ему делать общие выводы о природе литературного приема, и, отталкиваясь от них, он вырабатывал собственные, новые и оригинальные приемы и учился применять их с тактом и мерой. Точно так же он собирал и записывал удачные и красочные выражения из живой речи — выражения, которые жгли, как огонь, или, напротив, нежно ласкали слух, яркими пятнами выделяясь среди унылой пустыни обывательской болтовни. Мартин всегда и везде искал принципы, лежащие в основе явления. Он старался понять, как явление создается, чтобы иметь возможность самому создавать его. Он не довольствовался созерцанием дивного лика красоты; <…> он, как химик в лаборатории, старался разложить красоту на составные части, понять ее строение»[141].

Это должно было помочь ему создать собственную красоту, отыскать ключ к успеху.

Довольно быстро особое место среди «разных писателей» занял Киплинг, его «химию» Лондон изучал последовательно и тщательно, нередко даже переписывая от руки рассказы мастера целиком[142]. В этом был, по его мнению, очевидный резон: тогда Киплинг был, пожалуй, самым популярным англоязычным писателем. К тому же он писал «экзотические» рассказы и повести. За короткую жизнь у Лондона накопилось столько «экзотики», что он вполне мог разрабатывать то же поле. Тем более что тема Клондайка, золотоискателей, стойкости и мужества старателей совершенно не была отражена в литературе. Да и то обстоятельство, что англичанин являлся еще и самым высокооплачиваемым (Джек вычитал это в какой-то газете), тоже было существенно — ведь он собирался зарабатывать литературой. Конечно, Джек Лондон не надеялся, что ему сразу станут платить, как Киплингу. Во всяком случае, может быть, потом, когда он прославится… В одном из журналов он прочитал: стандартная плата, которую предлагают авторам в США, — два цента за слово. Таким образом, получалось, что за рассказ он мог получить от десяти до двадцати долларов. Чтобы сочинить рассказ, ему требовалось два, максимум — три дня. Перспектива рисовалась головокружительная! Он подсчитал: чтобы жить в достатке, ему хватит одного рассказа в месяц — даже в два месяца (ну, еще один рассказ нужен, чтобы расплатиться с долгами и забрать заложенное из ломбарда). А потому — писал, писал и писал, а потом перепечатывал на допотопной машинке (ее он позаимствовал у мужа Элизы). Кстати, в романе «Джон Ячменное Зерно» есть пассаж по этому поводу. Трудно удержаться, чтобы не напомнить его читателю: