Джек Лондон: Одиночное плавание - [120]

Уже тогда Джек начал принимать наркотики. Скорее всего, в качестве седативного средства — чтобы заснуть. На озабоченность жены он реагировал, по ее словам, так: «Ах, не беспокойся, моя дорогая… Этим я увлекаться не стану — понимаю, куда это ведет. Я хочу прожить сто лет!»[297] Впрочем, судя по всему, его мучили и боли. Вполне может быть — ревматические или, скорее, почечные — вскоре они дали о себе знать в полную силу. В очередной раз предоставим слово Чармиан:

«Поскольку я с детства страдаю бессонницей… существовало неписаное правило никогда не тревожить меня ночью. Но однажды под утро в Гонолулу я проснулась в легкой тревоге и увидела Джека с лицом, перекошенным от боли. Он стоял в дверном проеме при входе в мою комнату:

— Я вынужден потревожить тебя, дружок, — прости, — но ты должна послать за доктором. Не знаю, что это, но боль ужасная…

<…> Доктор помог Джеку — снял болевой синдром и поставил диагноз: камни в почках»[298].

Скорее всего, врач был прав — это была колика. Но другой диагноз — острый интерстициальный нефрит, — который поставят Лондону через несколько месяцев, озвучен не был.

Почечная колика случилась у Лондона в мае. С этого времени (и уже до конца) писатель живет на наркотиках. Чармиан, Ирвинг Стоун и другие биографы говорят о том, что Лондон в этот — последний — год своей жизни испытывал постоянные перепады настроения: лихорадочную активность сменяла депрессия, за которой следовало возбуждение, а потом очередной упадок сил. Очевидно, что Лондон страдал от глубокого нервного истощения. Квалифицированного врача рядом не было. Да и не любил писатель, как знаем, обращаться к докторам — разве что в самом крайнем случае.

Если бы у Джека была «нормальная» жена (Бэсс Мэддерн, его первая супруга, была совершенно «нормальной»), она давно бы забила тревогу, предприняла необходимые шаги, принялась бы действовать. Чармиан же, органически не способная видеть такие «мелочи», продолжала свой «праздник жизни». Более того, похоже, что прозрение так и не пришло к ней. Во всяком случае, в ее книге звучат такие слова: «Я полагаю, мудрая жена, вместо того, чтобы отравлять брак постоянным нытьем, не будет мешать мужу заниматься саморазрушением». Видимо, себя она считала «мудрой». Впрочем, оправдывается она вот чем: «Сам Джек ничего не делал для того, чтобы справиться со своим состоянием»[299]. Как будто последнее обстоятельство хоть что-то оправдывает…

Скорее, именно взвинченностью, а не какими-то действительно серьезными и глубокими — идеологическими — разногласиями (которые весьма подробно разбирает в своей книге о Лондоне британский социалист Р. Балтроп[300]) можно объяснить и демарш писателя — открытое письмо о выходе из Социалистической партии, направленное им в газеты вскоре по прибытии на Гавайи.

Вот оно:

«Дорогие товарищи!

Я выхожу из Социалистической партии, потому что она утратила свой боевой пыл и дух и перестала уделять внимание классовой борьбе.

Первоначально я состоял членом старой, революционной, твердо стоящей на ногах, боевой Социалистической Рабочей партии. С тех пор и по настоящее время я был активным членом Социалистической партии. Мои заслуги в борьбе за общее Дело и сегодня, по прошествии немалого времени, еще не окончательно забыты. Воспитанный в традициях классовой борьбы, как она велась Социалистической Рабочей партией (и, по-моему, велась правильно), я верю, что, сражаясь и сплачиваясь, не вступая в соглашение с врагом, рабочий класс мог бы завоевать себе свободу. В связи с тем, что за последние годы социалистическое движение в Соединенных Штатах перешло на позиции примиренчества и компромисса, мой разум более не одобряет пребывания в партийных рядах. Таковы причины моего выхода из партии.

Вместе со мной выходит из партии и моя жена, товарищ Чармиан К. Лондон.

И последнее. Справедливость, свобода и независимость по природе своей столь грандиозны, что не могут быть ни подарены, ни навязаны народам или классам. Если угнетенные народы или классы не восстанут и усилиями своего разума и мускулов не вырвут справедливость, свободу и независимость у мира, они никогда не получат их вовремя; а если эти грандиозные по самой природе своей явления власть имущие щедро преподнесут им на серебряном блюде, они не будут знать, что с ними делать, не сумеют их использовать и останутся тем, чем были в прошлом, — низшими расами и низшими классами.

Ваш для дела Революции,

Джек Лондон»[301].

Писатель давно отошел от реальной борьбы за права трудящихся масс. Он, конечно, оставался социалистом, но по сути был социалистом от «чувства». К идее борьбы за справедливость его вели эмоции, порожденные, прежде всего, собственным опытом, хотя, как знаем, он читал соответствующие книги и труды Маркса и других теоретиков. Поначалу, в 1890-е — в первой половине 1900-х он активно участвовал в социалистическом движении — выступал на митингах, читал лекции, писал статьи и книги, но постепенно дороги американских социалистов и его собственный путь расходились все дальше и дальше. Фактически, уже в 1900-е годы он не принадлежал к тому классу, из которого вышел. Постепенно все меньше считали Джека Лондона «своим» и социалисты — по мере того, как росло его благосостояние и умножалась собственность. Переломным событием стали пожар, уничтоживший любимое детище писателя — «Дом Волка», и реакция на это происшествие многих из тех, кого по инерции Лондон все еще продолжал считать своими товарищами. Так что его открытое письмо от 17 марта 1916 года — вполне ожидаемый финал писательского «романа с социализмом». И дело, конечно, было вовсе не в том, что «социалистическое движение перешло на позиции примиренчества и компромисса». Просто Джек Лондон сам стал другим. Да и его психофизическое состояние сбрасывать со счетов нельзя. А оно продолжало постепенно, но неуклонно ухудшаться.