Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая) - [65]

Понемногу число их стало увеличиваться, и, по мере того как число их увеличивалось, они все смелее приближались к охотникам, которые, чтобы побыстрее приступить к делу, не заставляли тройку бежать быстрее обычного, несмотря на нетерпение, проявляемое испуганными лошадьми.

Хищников было уже около двадцати, когда они оказались достаточно близко, чтобы началось побоище.

Раздался выстрел, и один волк упал.

Стая пришла в сильное волнение, и охотникам показалось, что численность ее уменьшилась вдвое.

И в самом деле, вопреки поговорке «Волк волка не сожрет», семь или восемь голодных зверей отстали, чтобы растерзать своего мертвого собрата.

Но вскоре ряды стаи опять пополнились. Со всех сторон слышались завывания, перекликавшиеся с другими завываниями; со всех сторон видны были острые морды и сверкающие, как карбункулы, глаза.

Волки были на расстоянии ружейного выстрела, и охотники открыли непрерывный огонь.

Но, хотя почти все пули достигали цели, стая, вместо того чтобы становиться меньше, все увеличивалась, и вскоре это была уже не стая, а плотная масса хищников, которые преследовали охотников.

Бег волков был так стремителен, что казалось, будто они летят над снегом, и так легок, что они не производили ни малейшего шума; эта движущаяся масса, похожая на безмолвный морской прилив, неумолимо приближалась, несмотря на непрерывный огонь, который открыли трое охотников.

Стая растянулась за тройкой огромным полумесяцем, концы которого уже начали опережать лошадей.

Численность волков возрастала с такой скоростью, что казалось, будто они выходят из-под земли.

В их появлении было нечто сверхъестественное.

И в самом деле, невозможно было объяснить присутствие двух или трех тысяч волков в пустынной местности, где за целый день с трудом удавалось обнаружить двух или трех.

Свинью, чтобы она перестала кричать, втянули обратно в сани, поскольку ее крики лишь усиливали смелость преследователей.

Ружейный огонь продолжался, хотя более половины боевых припасов было уже израсходовано. Их оставалось лишь на пару сотен выстрелов, а волков, окружавших тройку, было две или три тысячи.

Концы полумесяца с каждой минутой сближались, угрожая сомкнуться вокруг саней, лошадей и охотников, находившихся в его центре.

Если бы хоть одна лошадь упала, все было бы кончено, но испуганные рысаки, выдыхая огонь, неслись вперед громадными скачками.

— Что ты думаешь об этом, Иван? — спросил князь у кучера.

— Я думаю, что дела наши не так уж хороши, князь.

— Так ты боишься?

— Эти бесы вкусили крови, и, чем больше вы будете стрелять, тем больше их будет.

— Ну, и что ты предлагаешь?

— Если позволите, князь, я отпущу вожжи.

— А ты в лошадях уверен?

— Я за них ручаюсь.

— А за нас ты ручаешься?

Кучер ничего не ответил, не желая, видимо, брать на себя лишних обязательств.

Он направил лошадей к дому и отпустил вожжи.

Благородные животные, которые, казалось, и так уже неслись во весь опор, подстегиваемые страхом, удвоили скорость и отчаянными прыжками устремились вперед.

Кучер подбодрил их еще больше резким свистом в тот миг, когда они описывали дугу, которой предстояло рассечь один из концов волчьего полумесяца. Волки расступились, пропуская лошадей, и охотники приготовились взять зверей на прицел.

— Ради Бога, — крикнул им Иван, — если хотите жить, не стреляйте больше!

Его послушались.

Волки, удивленные этим неожиданным маневром, на минуту остановились в нерешительности.

За эту минуту тройка преодолела целую версту.

Когда звери бросились в погоню за санями, было уже поздно: они не смогли догнать упряжку.

Четверть часа спустя охотники уже были недалеко от дома.

Князь утверждал, что за эти пятнадцать минут его лошади пробежали более двух льё.

На следующий день он верхом отправился на поле боя: там оказалось более двухсот волчьих скелетов.

Как видите, такая охота — волнующее занятие.

Однако тех, кто соблаговолит встревожиться за мою судьбу, прошу не беспокоиться раньше времени: мы рассчитываем устроить в лесах князя Трубецкого обыкновенную облаву, а не охоту на тройке.

XIV. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С ПЕТЕРБУРГОМ

В то время как князь Трубецкой рассказывал мне о всякого рода драматических поворотах этой охоты, Санкт-Петербург, казалось, постепенно вставал из вод на краю залива. Повсюду сверкали церковные купола, хотя и не столь высокие, как тот, что первым бросился нам в глаза: одни позолоченные, как купол Исаакиевского собора, другие лишь усеянные звездами. То были купола Казанского, Троицкого и Никольского соборов.

Мы уклонимся от перечисления других культовых зданий Санкт-Петербурга, упомянув, что здесь не сорок сороков церквей, как некогда было в Москве, а сорок шесть приходских и кафедральных соборов, сто дополнительных церквей и сорок пять семейных часовен, и все вместе они располагают шестьюстами двадцатью шестью колоколами.

Впрочем, все эти сооружения расположены не очень живописно, поскольку Санкт-Петербург построен на плоской равнине.

Прежде всего притягивают взгляд два отвратительных желтых здания, которые по виду напоминают казармы, с двумя зелеными куполами.

Эти зеленые купола венчают две часовни какого-то кладбища.