Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая) - [63]

Пересадка с судна на судно оказалась довольно трудной: «Коккериль» в сравнении с «Владимиром» напоминал ореховую скорлупку, так что, когда с одного борта на другой перебросили сходни, оказалось, что наклон у них такой же крутой, как у крыши Парижской ратуши.

Поэтому наши первые шаги в России напоминали катание на русских ледяных горках. Никакого иного способа перейти с одного борта на другой, кроме как соскользнуть вниз на собственном заду, не существовало. Подобный способ передвижения, вполне естественно, вызвал у наших дам замешательство.

Все собрались на совет, дабы обсудить возникшую трудность, и придумали средство ее преодолеть: оно состояло в том, чтобы перебросить сходни с «Владимира» на колесо «Коккериля», оттуда перебраться на капитанский мостик и затем по трапу спуститься на палубу. Все это было возможно, хотя и не очень удобно.

Со стороны Выборга дул премилый финский ветерок, вроде того, что резал лицо Гамлету, стоявшему на крепостных стенах Эльсинора. Море, чувствительное к такой ласке, становилось все более и более неспокойным, и каждая волна, вздымаемая его дыханием, отдаляла или сближала стоявшие рядом суда.

Четыре матроса, по два с каждой стороны, ухватились за переносный мостик и стали опорами — одни на «Кок-кериле», другие на «Владимире».

Речь шла о том, чтобы воспользоваться моментом, когда корабли сблизятся друг с другом, и тем самым сделать переход как можно короче.

Как это всегда делается при кораблекрушениях, сначала позаботились о детях, затем о дамах, а потом о горничных.

Что же касается мужчин, то им было предоставлено право спасаться кто как может.

Вся эта операция сопровождалась бесконечными криками, смешанными со взрывами смеха, и закончилась без всяких происшествий.

Дандре остался на «Владимире» один.

У спуска с капитанского мостика нас ожидали двое слуг в парадных ливреях.

В кают-компании был накрыт завтрак на двадцать персон.

Но любопытство удерживало всех на мостике, и завтрак перенесли на более поздний час.

Какая же это была неосмотрительность!

Наконец, как только была размещена последняя горничная, произведена перекличка и стало ясно, что три собаки, кошка и черепаха находятся в полном порядке, «Коккерилю» дали приказ отчаливать от «Владимира».

«Коккериль» чихнул, выпустил струю дыма, кашлянул, забил колесами по воде и отделился от своего огромного собрата, словно ласточка, отлетающая от дома, к которому прилеплено ее гнездо.

Дандре, оставленный на борту «Владимира» вместе с пятьюдесятью семью местами багажа, бросил на нас печальный взгляд; мы ободряюще помахали ему в последний раз и поплыли к Санкт-Петербургу.

Но что случилось дальше с несчастным Дандре, осталось загадкой. Возможно, «Владимир» пошел вместе с ним на дно, а может быть, среди наших пятидесяти семи багажных мест обнаружили нечто компрометирующее и багаж вместе с его хранителем отправили в Сибирь.

Да обережет их в пути Господь! Со времени восшествия на престол нового императора всем известно, что и оттуда возвращаются.

Но в ожидании багажа, в течение целых трех дней, у нас не было ни жилетов, ни галстуков, ни рубашек, за исключением тех, что таможня позволила нам пронести на себе, как говорится в бельгийских таможенных правилах.

И потому, дорогие читатели, получив от одной нашей очаровательной соотечественницы приглашение на обед по случаю ее именин, я был вынужден написать следующее послание:

«Самому прекрасному из всех ангелов самый грязный из всех смертных.

Мы надеемся получить наши чемоданы с минуты на минуту; не сомневайтесь, что, если они прибудут, я с величайшей радостью явлюсь к Вам по Вашему приглашению.

Но, если мы их не получим, разве мыслимо будет замарать Ваш цветник подобным грязным пятном?

Сообщите мне по электрическому телеграфу, какой святой или какая святая ведает таможней, и я поставлю им свечку, толстую, как я сам, и высокую, как обелиск.

Не ждите нас, но все же оставьте для нас прибор.

Целую Ваши ручки; Муане целует Ваши ножки, в ожидании, когда он будет иметь право подняться до той высоты, на какой нахожусь я.

С сердечным уважением,

Алекс. Дюма».

Но возвратимся к «Коккерилю».

Море из неспокойного, каким оно было вначале, стало штормовым; ветер дул нам прямо в борт, что сообщало «Коккерилю» боковую качку, которая не замедлила произвести свое действие.

Дамы начали жаловаться на недомогание и расселись; Хьюм, утративший свою власть над земными духами, с тем большим основанием потерял ее и над духами морскими: цвет его лица менялся от розового к желтому, от желтого к бледно-зеленому, и он обнял маэстро Милле-лотти; мужчины цеплялись за такелаж, ну а я отправился завтракать, испытывая чувство, которое обычно производит на меня штормящее море, — то есть сильный аппетит.

К несчастью, в ту минуту, когда, проделав чудеса эквилибристики, я уже почти спустился по лестнице и готовился поставить ногу на порог кают-компании — вероятно, это была левая нога, — весь завтрак, тарелки, бутылки, стаканы, короче, все, что забыли прикрепить к столу, утратило равновесие и с ужасающим грохотом рухнуло на пол.

Вся фарфоровая и стеклянная посуда, стоявшая на столе, разбилась.