Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая) - [24]

Служащий отправился за начальником вокзала.

Явился начальник вокзала. У него были усы, орденский крест и три медали.

— У вас две собаки? — осведомился он.

— Да.

— Их следует отдать и поместить в собачий ящик.

— Мы просили вас прийти как раз потому, что хотим, чтобы собаки оставались с нами.

— Это невозможно.

— Но почему?

— Собаки не должны ехать в тех же вагонах, что и пассажиры.

— Объясните причину.

— Они могут помешать пассажирам.

— Но ведь пассажиры — это мы, ведь собаки наши, ведь вагон выкуплен нами целиком!

— Такова инструкция. Отдайте собак.

Мы уже собрались было отдать собак, но в это мгновение раздался свисток. Поезд тронулся с места.

— Отлично, отлично, — в ярости воскликнул начальник вокзала, — до следующей станции!

Мы были уже далеко, но все еще слышали обращенную к нам угрозу: «До следующей станции!»

В тревоге мы ждали следующей станции.

Как только поезд остановился, двое служащих бросились к нашему вагону и распахнули дверь, крича:

— Собаки!

Было очевидно, что им дали знать о нас с предыдущей станции.

На этот раз держать оборону уже не было возможности: один из пруссаков успел схватить Душку.

Но Мышка исчезла, словно сквозь землю провалилась.

— Другая собака! — вопил второй пруссак. — Другая собака! Где другая собака?

Будучи невольником инструкции, он грозил искать Мышку даже там, где она никогда не подумала бы укрыться, но тут на Дандре нашло внезапное озарение.

— Другая собака, — откликнулся он, — в следующем вагоне, пойдемте!

И, бросившись в следующий вагон, он, невзирая на крики Луизы, запустил руку в то место, где, как ему было известно, обретался Шарик, и тому, столь нежно оберегаемому его покровительницей, вскоре пришлось присоединиться к Душке.

Явно обрадованный своей победой, пруссак запер Шарика и Душку в собачий ящик и вернулся, чтобы закрыть дверь за Дандре и пожелать нам счастливого пути.

Лицо его хранило отпечаток блаженного удовлетворения, присущего человеку с чистой совестью и довольного собой.

Он исполнил инструкцию.

Это происшествие предвещало нам относительное спокойствие: мы поели фруктов, выпили по стакану холодного вина и задремали.

На следующей станции все были внезапно разбужены криком:

— У вас три собаки!

— Две, — ответил полусонный Дандре. — Вот их билеты.

— Три! — настаивал служащий.

И он пальцем указал на Мышку, которая, выбравшись из своего укрытия и не ведая, что речь идет о ней, неосмотрительно села на несессер графини.

Нам пришлось признаться в обмане: мы униженно оправдывались, служащий сделал нам выговор, который был со смирением выслушан, и, после того как был оплачен билет для Мышки, присоединившейся к Душке и Шарику, поезд снова тронулся в путь.

В полдень мы прибыли в город трех царей-волхвов, куда почти восемнадцать лет тому назад я приехал в первый раз вместе с несчастным Жераром де Нервалем!

Два воспоминания, одно — из детства, другое — относящееся к зрелым годам, связано у меня с Кёльном.

В 1814 году, во время иноземного вторжения, моя мать побоялась остаться в Виллер-Коттре и рассудила, уж не знаю почему, что мы будем в большей безопасности в Крепи-ан-Валуа, маленьком отдаленном городке, единственным залогом безопасности которого было то, что он, в отличие от Виллер-Коттре, не располагался на главной дороге; мы спрятали в погребе белье, столовое серебро, кое-какие предметы мебели, более ценные, чем другие, затем мать села на осла, я устроился за ее спиной, и началось наше бегство в Египет.

Через три с половиной часа мы прибыли к цели нашего путешествия и устроились вначале у одной старой дамы, дети которой ходили в ту же школу, что и я, и которая предложила нам свое гостеприимство; даму звали г-жа де Лонпре, и она была вдовой бывшего камердинера Людовика XV, который вместе с другими дарами пожаловал ей — возможно, она была достаточно мила, чтобы его величество обратил взор на свою подданную, — великолепный сервиз из старого китайского фарфора.

У меня еще и сейчас перед глазами стоят огромные супницы, гигантские блюда, циклопические салатницы, которые были украшены цветами, рожденными фантазией какого-то безвестного Диаса, и драконами, придуманными каким-то безымянным Ариосто: такой сервиз заставил бы млеть от удовольствия нынешнего ценителя старины.

Однако в 1814 году ценность предметов старины еще не была известна; раз десять несчастная женщина, небогатая и к тому же имевшая серьезный порок — она любила выпить, пыталась продать королевский подарок весь целиком, но в ту пору в моде были этруски, а не китайский фарфор.

Она не могла выручить за него даже те деньги, какие сегодня дают за сервиз из крейского фаянса.

И потому, когда у нее возникала мучительная потребность выпить, она брала один из предметов сервиза, супницу или блюдо, и шла по соседям, от двери к двери, пытаясь его продать.

Когда ей случалось выручить сорок су за вещь, стоившую двести франков, она, радостная, вбегала к лавочнику, выпивала глоток за глотком два, четыре, шесть стаканчиков водки и возвращалась домой смертельно пьяная.

Так весь сервиз и разошелся по частям.

Мы прожили в доме у нее всего несколько дней; моя бедная мать, не пившая ничего, кроме воды, и передавшая мне по наследству свою любовь исключительно к этому напитку, не желала наблюдать сама, а в особенности не желала, чтобы его наблюдал я, это постыдное зрелище пьянства.