Дюма. Быстрый, или Танжер Алжир и Тунис - [6]

Существует шесть слов, в которые укладывается вся история наших взаимоотношений с Англией: КРЕСИ — ПУАТЬЕ — АЗЕНКУР — АБУКИР — ТРАФАЛЬГАР и ВАТЕРЛОО. Каждое из этих шести слов свидетельствует об одном из тех поражений, после которых, как полагают, страна никогда уже не воспрянет, об одной из тех ран, которые, как полагают, заставят народ истечь кровью.

Между тем Франция воспряла, и кровь вновь наполнила жилы ее выносливого народа; англичанин всегда побеждал нас, но мы всегда прогоняли его. Жанна д’Арк отвоевала под Орлеаном корону, которую Генрих VI уже возложил на свою голову; шпагой, отточенной в сражениях при Маренго и Аустерлице, Наполеон соскреб в Амьене геральдические лилии, на протяжении четырех столетий присутствовавшие на гербе Георга IV.

Правда, англичане сожгли Жанну д’Арк в Руане и заточили Наполеона на острове Святой Елены.

Мы им отомстили, сделав из одной святую, а из другого — бога.

Но откуда берется эта непрерывно атакующая ненависть и эта вечно отталкивающая сила? Откуда берется тот прилив, который вот уже пять столетий несет к нам Англию, и тот отлив, который на протяжении пяти столетий относит ее назад?

Не значит ли это, что в равновесии миров она олицетворяет силу, а мы — идею и что эта вековая битва, эта бесконечная схватка есть не что иное как библейская борьба Иакова и ангела, боровшихся лицом к лицу, бок о бок, нога к ноге всю ночь напролет, пока не взошла заря?

Трижды поверженный, Иаков трижды поднимался и, в итоге выстояв, стал отцом двенадцати племен, населивших Израиль и распространившихся по миру.

Некогда на противоположных берегах Средиземного моря жили два народа, олицетворением которых были два города, смотревшие друг на друга точно так же, как по обе стороны океана смотрят друг на друга Франция и Англия; городами этими были Рим и Карфаген. В глазах мира той эпохи они являли собой две материальные идеи: один — земледелие, другой — торговлю; один — плуг, другой — корабль.

После двухвековой борьбы, после Требии, Канн и Тра-зимены, этих римских Креси, Пуатье и Ватерлоо, Карфаген был окончательно сломлен в сражении у Замы, и победоносный плуг прошел по городу Дидоны, и соль была разбросана в оставленные плугом борозды, и страшные проклятия были призваны на голову любому, кто попытается восстановить то, что было разрушено.

Почему пал Карфаген, а не Рим? Разве Сципион был более велик, чем Ганнибал? Нет. Как и при Ватерлоо, победитель полностью исчез в тени побежденного. Нет, все дело в том, что на стороне Рима была идея; он вынашивал в своем плодоносном чреве слово Христово, то есть мировую цивилизацию; подобно маяку, он необходим был векам минувшим, точно так же как Франция — векам грядущим.

Вот почему Франция поднялась с полей сражений при Креси, Азенкуре, Пуатье и Ватерлоо! Вот почему Франция не канула в пучину возле Абукира и Трафальгара! Ибо католическая Франция — это Рим, а протестантская Англия — всего лишь Карфаген.

Англия может исчезнуть с лица земли, и полмира, подавленного ею, будет рукоплескать.

Но если свет, который пылает в руках Франции — будь то факел или свеча, — погаснет, весь мир испустит во тьме долгий предсмертный вопль отчаяния.

НА РЕЙДЕ

В половине седьмого вечера, то есть к наступлению темноты, мы бросили якорь примерно в полульё от Танжера. Нечего было и думать войти в порт тем же вечером, поэтому, услышав приглашение к ужину, мы без всяких возражений спустились в столовую.

Почувствовав, что качка прекратилась или стала почти незаметной, Жиро вышел из каюты на палубе, а Маке решился высунуться из своего убежища в кают-компании. За исключением Александра мы, таким образом, оказались в полном сборе. Лейтенант Виаль ужинал вместе с нами, ибо капитан имел обыкновение приглашать каждый день на обед и ужин одного из своих офицеров по очереди.

За обедом же только мы с Дебаролем держались до конца; Буланже встал из-за стола, когда принесли жаркое, и пошел прогуляться на палубу. Что же касается Жиро и Маке, то они, словно Брут и Кассий, блистали своим отсутствием. Жиро попросил какой-нибудь еды с растительным маслом и уксусом, Маке хотел только чая.

Как Вы можете видеть, сударыня, Буланже представлял собой промежуточный этап на пути от меня к Маке.

Ужин прошел весело: сырые овощи пробудили аппетит у Жиро; Маке ослабел от чая; Буланже, пообедавший лишь наполовину, восполнил за ужином то, что не доел за обедом; каждый старался воздать должное капитанскому столу, который действительно был отличным, но все познается в сравнении, и он показался нам просто восхитительным.

Когда пришло время десерта, на палубе послышалось "Кто идет?" вахтенного офицера, и нам пришли сообщить

0 визите помощника французского консула в Танжере.

Как нам было сказано, его сопровождал один из наших друзей: узнав о том, что мы стоим на рейде, он поспешил прийти пожать нам руку.

Вы представляете себе, сударыня? Один из наших друзей в Танжере! Таким образом, едва ступив на берег Марокко, мы увидим не марокканца, не араба, не еврея, а христианина, причем христианина из числа наших друзей.

Как-то я сказал, что по всему миру у меня отыщется по меньшей мере тридцать тысяч друзей; Вы видите, сударыня, я ничуть не преувеличил: необходимо иметь по крайней мере тридцать тысяч друзей, рассеянных по свету, чтобы по прибытии в Танжер встретить вдруг одного из них, да еще спешащего вас увидеть.