Дюма. Быстрый, или Танжер Алжир и Тунис - [23]

В четверг родственницы обежали город, приглашая своих подруг прийти в субботу в дом невесты.

В пятницу семья приготовила субботнюю трапезу.

В субботу в шесть часов утра явились приглашенные девушки и легли на кровать вместе с новобрачной. В девять или десять утра, после того как жених покинул синагогу, все, кто слушал вместе с ним молитву, пришли в дом невесты; день прошел в пиршествах, но невеста так и не открыла глаз и не поднялась с постели.

Всю ночь с субботы на воскресенье играла музыка.

В воскресенье вымыли весь дом. Это заняло большую часть утра; вечером молодая жена отправила мужу подарки: матрасы, простыни и сорочки; присутствующие женщины сопровождали подарки пением: "Улахлех! Улахлех! Торжество! Торжество!"

В понедельник с самого утра был приготовлен праздничный ужин для женщин; как только ужин закончился, невесту подняли и отвели в купальню, где она по-прежнему держала глаза закрытыми. Ее сопровождали женщины. Купальня эта принадлежала синагоге.

Во вторник, то есть в день хеннах, день, когда мы явились, танцы и пение продолжались; но в полдень невесту следовало поднять, прислонить к стене и выкрасить ей хной ногти на ногах и на руках.

Это происходило в данную минуту, и нас привели в спальню именно для того, чтобы мы присутствовали на этой церемонии. Через полчаса ногти на ногах и руках новобрачной стали кирпичного цвета, и ее, разукрашенную таким образом, снова проводили в постель под пронзительный хохот мавританских женщин, о котором не может дать представление ни один звук, исходящий из человеческих уст.

К шести часам вечера полагалось закончить туалет невесты и отвести ее в дом жениха. До тех пор не происходило ничего нового, лишь продолжались танцы и пение. Танцы все те же, и песня та же — про бомбардирование.

Мы поручили Давиду положить несколько дуро за отворот чепца танцовщицы, исполнявшей танец в тот момент, когда мы уходили.

Так принято собирать дань с посторонних, приходящих посмотреть на эти танцы, и мы с величайшим удовольствием подчинились обычаю. Зрелище оказалось довольно любопытным, так что нам не было жалко потраченных денег.

Весь день ушел у нас на беготню по улицам Танжера и на новые покупки в доме у Давида, где в четыре часа нам подали обед, ничуть не уступавший завтраку.

В шесть часов мы вернулись в дом невесты; приближавшаяся развязка собрала на улице и во дворе значительно большее число любопытных, чем утром. С превеликим трудом нам удалось пробиться сквозь эту толпу, но с Давидом всегда все удается. Мы вошли. Нас ждали, чтобы начать церемонию туалета.

Едва мы расположились в одном из концов комнаты длиной около двадцати футов и шириной не более восьми, как на другом ее конце раздвинулись шторы из красного дамаста, открыв нашему взору невесту, лежавшую в окружении пяти или шести девушек.

Ее, по-прежнему с закрытыми глазами, подняли, помогли ей встать с постели и посадили напротив двери, на стоявший у стены стул, то есть как раз в середине комнаты. Стул был приподнят на своих ножках наподобие стула Тома Диафуаруса в "Мнимом больном". Невеста взобралась на этот стул. Ее тут же окружили матроны.

С невесты сняли красное покрывало и начали ее причесывать. Из ее волос возвели первое сооружение, на которое возложили головной убор, потом второй, затем третий. На этот третий головной убор, уже поднявшийся на полфута в высоту, был намотан шарф, создавая нечто вроде цилиндра, на который водрузили остроконечный венец из красного бархата, по форме напоминавший старинную корону франкских королей.

Покончив с прической, перешли к лицу. Одна из женщин, вооружившись кисточкой, начала подводить темной краской веки и брови; другая тем временем при помощи маленького листка позолоченной бумаги, сверх позолоты покрытой слоем кармина, натирала щеки невесты, тут же становившиеся ярко-красными.

Наложение краски совершалось наипростейшим способом. Женщина, которой была поручена эта операция, прикладывала язык к листку позолоченной бумаги, а потом прижимала этот повлажневший листок к щеке невесты. Довершало процедуру натирание, которое вполне могло бы быть полегче и понежнее. Это накрашивание длилось около часа, причем несчастная жертва ни разу не открыла глаза и не позволила себе ни малейшего движения. После этого ее спустили со стула и подняли на своего рода трон, приготовленный на столе. Она сидела там неподвижно, точно японская статуя, а ее брат со свечой в руке показывал окружающим идола. Все это время женщины обмахивали невесту платками, и каждые десять минут мавританки издавали пронзительный звук, о котором я уже говорил.

Примерно через полчаса после начала этого показа появились факелы, а музыканты удвоили свое рвение. Факелы несли родственники жениха: они пришли за невестой. Пробил час, когда ей следовало отправиться в супружеский дом. Ее сняли с трона и поставили на пол — под крики, рукоплескания и тот самый пронзительный мавританский смех, который заглушал и рукоплескания, и крики.

Всех любопытных вывели, причем нас в последнюю очередь. Четверо янычар с фонарем в одной руке и хлыстом или палкой в другой ожидали у двери кортеж. Им было велено расчищать для него дорогу и охранять нас.