Дюк де Ришелье - [67]

«[Госпожа Нарышкина] так добра и любезна со всеми и так всем довольна, будто всю свою жизнь провела в степях, — писал Дюк Александру в августе из Одессы. — Она отправляется в Крым, я отвезу ее на южное побережье с заботой и предосторожностями, коих требует путешествие».

Ришельё пытается воспользоваться шансом «достучаться» до императора и настойчиво приглашает его приехать: «Почему мы не имеем счастия видеть Вас, государь, в краю, который стольким Вам обязан?» Дюк, оказавшийся упорнее поляков, полагал, что, «приблизившись к театру войны и границам Турции, Ваше Величество проникнется истиной того, что я имел честь говорить Вам по поводу этой роковой войны и ее продолжения».

Турки никогда не согласятся заключить мир на российских условиях. В войну втянуты шесть дивизий, треть личного состава гибнет каждый год от одних лишь болезней. И так всё плохо, а что будет, если придется отражать еще и удар, нанесенный с Вислы, «об этом невозможно думать без содрогания». Если же отдать Порте Валахию до Серети, не стоит опасаться, что война возобновится в тот момент, когда на Россию нападет Наполеон. Турки не позволили ему задурить себе голову, им прекрасно известно, что он заглядывается на Албанию, и ни угрозами, ни уговорами «гений зла» не заставил их соблюдать континентальную блокаду Англии. Заключить мир с Портой — значит высвободить целых пять дивизий, поскольку для охраны южных рубежей хватит и одной, плюс силы под командованием Дюка. Сколько людей и денег удастся сберечь! «Увидев Вас сильным, избавившимся от всяких неудобств, Франция станет Вас уважать, а к Пруссии и Австрии вернется уверенность. Сколько выгод, сир!» Разве можно сравнить это с разоренной Валахией? Императрица Екатерина отказалась от своих планов при обстоятельствах гораздо менее сложных, чем сейчас. «Во имя Бога, Государь, прислушайтесь к голосу верного слуги, который глубоко Вам предан, а то, увы, скоро, возможно, будет уже поздно! Сегодня Вы можете получить Сереть. Кто знает, сможете ли Вы через два года защищать Днестр? Любыми способами нужно отвести надвигающуюся грозу…»

Эта гроза была вполне реальной: 15 августа Наполеон в присутствии дипломатического корпуса пригрозил Куракину войной из-за решения царя дозволить английским кораблям вновь заходить в российские порты. Английские купцы в Смирне (Измире) и Константинополе поддерживали косвенные связи с Россией, и это спасло экономику Новороссии, наряду с увеличением импорта за счет роста населения, подрядами на снабжение армии в Молдавии и Валахии и экспортом хлеба, масла, сала и икры.

«Всё, что Вы мне говорите о пользе мира с Портой, я с живостью ощущаю и сам, — отвечал Александр 18 сентября из Петербурга. — Если бы я мог заключить его на условиях, о которых Вы говорите, я сделал бы это прямо сегодня, но до сих пор турки и слышать не хотели ни о каких уступках, и я спрашиваю Вас: пристойно и возможно ли в век, в который мы живем, возвращаться за Днестр? Это невозможно». Император сообщал, что будет весьма обязан Дюку, если тот подскажет, как свести дело к миру, не поступаясь принципами. Время есть до весны, а там может разразиться «роковая война». Пока же царь лично займется обеспечением помощи жителям Крыма, о которой его просит генерал-губернатор.

Ладно, займемся насущными делами. Но и в отчетах о них Ришельё никогда не упускает случая напомнить о самом главном: «По возвращении из Анапы я предприму, с согласия Вашего Величества, небольшую экспедицию против единственного черкесского племени, еще не замирившегося с нами. Предполагаемая мною цель, хотя я и не уверен в успехе, состоит в том, чтобы принудить их к миру, то есть сидеть спокойно и предоставить заложников. Тогда вся наша линия будет безопасна, и мы сможем снять по меньшей мере 8 батальонов, в том числе 6 [батальонов] превосходных егерей, которые смогут пригодиться в другом месте. Казаков будет достаточно, чтобы противостоять мелким набегам; не стоит надеяться, что они закончатся. Было бы желательно охранять все наши границы с помощью казаков и ополченцев, чтобы сосредоточить все регулярные войска на единственной границе, имеющей важное значение, — с Польшей».

Покончив с государственными делами, Дюк позволяет себе упомянуть и о личном «дельце»: «Возможно, Вашему Величеству уже говорили о моем желании совершить этой зимой поездку в Вену. Пять лет назад я вложил там 4 тысячи дукатов, к несчастью, во флоринах[48], из-за чего потерял бы ⁴/5 этой суммы, если бы не имел дела с щепетильным человеком. Я хотел бы забрать эти деньги и уладить дело так, чтобы потерять как можно меньше. Какой бы важной ни была эта поездка в моем положении, я полностью полагаюсь на Вашу волю, Государь, и прошу Вас располагать мною безо всякого снисхождения».

На самом деле Ришельё находился в очень стесненном положении; несколько раньше в том же году он писал Кочубею о сделанных им долгах, и тот посоветовал обратиться к государственному секретарю М. М. Сперанскому, своему бывшему протеже (а теперь — второму лицу в государстве после императора), поскольку сам теперь обладал лишь «тоненьким голоском» в Государственном совете. Однако, изложив свою отчаянную просьбу императору, Дюк добавляет: «Если Вы считаете, что мое отсутствие будет иметь нежелательные последствия, я откажусь от поездки без сожалений; это будет очень малая жертва по сравнению с теми, кои я всегда готов принести ради Вашего Величества». Александр сочтет отсутствие Ришельё крайне нежелательным, поэтому распорядится выдать ему 40 тысяч рублей из казны, но тот не прикоснется к этим деньгам…