Дыхание - [2]

— Вик, не мучай себя, смени патрон, — наркотики привели её в чувство, но говорит она с трудом, сипло. Возможно, задето лёгкое, возможно, нет. На несколько минут приходиться остановиться, и я меняю кислородный патрон себе и Кейко у неё тоже картридж почти пуст. Старые патроны, отяжелевшие от поглощенной углекислоты, я бросаю в расщелину неподалёку. Они падают медленно, словно мы под водой.

Щелчок нового патрона и лицо обдувает горячим воздухом, это нормально, в новом патроне первые минуты реакция идет очень интенсивно. Пересыхает горло, и я отпиваю из трубочки, кажется, это виноградный сок. Последний картридж — 4 часа жизни или меньше. Всё зависит от физической нагрузки, чем больше двигаешься, тем больше требуется кислорода.

Открываю на ходу панель аптечки, несколько секунд разбираю надписи на катакане, скафандр японский. Наконец выбираю Su-ti-mu. Щелчок иглы и неприятный холодок, разливается по предплечью, но быстро сменяется жаром, я ускоряю шаги. Порция амфетаминов меня немного подстегнет. Конечно, потом за эту заёмную силу и бодрость придётся заплатить, но для этого мне сначала нужно дойти.

Где-то там, впереди, есть заброшенная разведстанция. Её построили, когда планету только открыли, первый портал пробили у скальных отлогов и только потом базу перенесли на равнину, такую обманчиво спокойную равнину. Даже если палатка окажется, повреждена и непригодна для жизни, там есть аварийный комплект: кислородные картриджи, топливные элементы для костюмов. Воздух и тепло, достаточно, что бы продержаться здесь несколько дней. Наша хлипкая ниточка выбраться отсюда. Мой противник — время. Простая арифметика, всё можно подсчитать в уме. Кислородного картриджа в моём костюме хватит ещё на четыре часа, за это время я должен пройти сорок километров, отделяющих нас от палатки. Десять километров в час, по пересеченной местности с раненной девушкой на руках. Наверное, я должен впасть в отчаянье, но внутри ледяная пустота, я не слишком храбрый, просто когда происходит что-то настолько непоправимое, это просто не получается осознать в полном объеме. Словно смотришь стереокино, это всё происходит не со мной. Это не я переворачиваю изуродованные, почерневшие тела, у которых недостает конечностей. Кроме Кейко никто не успел надеть скафандр за те короткие секунды, пока поврежденные помещения теряли воздух. Кейко я нашел метров в двадцати, похоже, её отбросило взрывом, прежде чем шлюз залило лавой, это её и спасло. Склады, аварийнее секции, всё сгорело. Я пытался найти запасные кислородные блоки, но повторные извержения заставили нас отступить.

У японцев есть хорошее слово — мури. Означает оно бесполезные усилия. То, что я сейчас делаю, совершенно очевидное мури. Может быть, стоит просто лечь без движения, тогда кислорода хватит часов на шесть, может даже восемь. Есть призрачный шанс дождаться спасательной группы, но он слишком призрачный, что бы рассчитывать на него всерьез. И еще остановиться мне не дает раненая девушка у меня на плечах. Мы не были любовниками, несмотря на шутки команды. Хотя и были близки к тому, что бы для нас исчезла та грань, что всегда отделает японцев от иностранцев.

— Кейко, ты как? Держишься?

Позади вспухает огненный столб, непримечательная расщелина в скале, куда я недавно выбросил отработанный картриджи превращается в новорожденный вулкан. Растекается лава, медленно, словно нехотя летят вулканические бомбы. Почва дрожит, по ней расходятся змеистые трещины и из них вырывается пар, я жду рёва рвущейся стихии, но вокруг тишина. Только доноситься лёгкий гул и вибрация. Словно кто-то могучий нажал кнопочку «Mute» на пульте. В вакууме нечему переносить звуковые волны. Сверху сыпется пепел, он неестественно белый словно снег. Оживает спектрометр костюма, действительно не снег, какие-то силикатные соединения. Я с лёгким содроганием представил, что могло произойти задержись мы там чуть подольше. А потом я слышу, что говорит Кейко. Тихим спокойным голосом, может, чуть усталым.

— Оставь меня, Вики. Уходи один. Вдвоем нам не выбраться.

Я только качаю головой. Мы входим в долину, а вокруг медленно оседают белые хлопья. Покрывая серые камни неуместно нарядными былым саваном.

Мелодичным писком отозвались часы. Странно, я даже не заметил, как прошел час. Но темп пока удавалось держать. Мне оставалось ещё три часа и тридцать километров.

* * *

Я видел начало новой эры человечества, ещё двадцать лет назад мы ютились на орбите Земли, спутники связи, разведка, вот, в общем-то, и всё. Пилотируемые полёты были нерентабельны, а освоение Луны так и оставалась лишь обещанием политиков. Добыча полезных ископаемых, сверхчистые сплавы в невесомости — всё это становилось убыточным, когда речь заходила о транспортных расходах. Звёзды оставались уделом фантастов и романтиков. А потом всё изменилось. Сначала к теории молодого русского физика Егора Бакунина все отнеслись как к очередной фантастической шутке. Слишком невероятна была идея. Посмеялись все, кроме нескольких японских компаний, что выделили грант на разработки. И вот уже через два года Егор смог переслать стальной шарик из Токио в Ванкувер. А ещё через год он появился на Марсе, прямо перед объективами марсохода Либерти, предметом гордости США, что должен был доставить образцы марсианского грунта. Егор появился перед камерой в скафандре с Российским флагом в одной руке и пластмассовым ведерком в другой. Флаг он воткнул в землю, в ведёрко набрал грунта, синим детским совком, а на корпусе марсохода, прямо поверх американского флага, так, что бы можно было заметить камерами, написал слово Loosers, и был таков. Наверное, это всё-таки легенда, с трудом вериться, что Бакуну удалось рассчитать прыжок так точно что бы появиться прямо перед марсоходом, но марсианский грунт он действительно привез. Следующие два года лихорадило весь мир, научны посёлок на Луне, колония на Марсе, освоение спутников Юпитера. Чуть меньше двух лет оставалось до первого межзвёздного прыжка.