Дьявольский полдник - [16]

К а т я. Все вроде. А, совсем забыла. Случилось тут одно непонятное происшествие.

П а ш к а. Непонятное?

К а т я. Ну да. Вроде бы, мелочь, но… Заявился к Шарлотте некий офицер. Ромовик.

Й о г а н. Как?

К а т я. Ромом от него разило — ямайским… Ну, прихватил меня в передней, как водится. За подбородок ущипнул, скотина, больно так. Отпустил комплимент «а ля казарма», ввалился в старухин вертеп… «А где тут бильярд? Хочу, орет, притреснуть на бильярде!» Карга ему: «Куда ви пришёль, пьяный идиёт! Я порадочная женщина, а не заведений! Я есть гадать и предсказать!» Как, что… Пошумели, покричали, потом затихли — вроде, ворожат. Но что-то, думаю, затянули. Час проходит, второй — офицер не выходит. А я спать хочу — умираю…

Й о г а н. Божий одуванчик м-молодость вспомнила…

К а т я. Ну, я еще послушала… Тишина — гробовая. Потом карга что-то забубнила… по-немецки. Но это было не гадание.

П а ш к а. Что бубнила-то?

К а т я. Тихо бормотала, неразборчиво… Что-то про карты, про зиму. Мороз трещит, зайцы бегают… Лес, в общем. Далее явился какой-то монах. Она его ругала.

Й о г а н. Ты знаешь д-древний немецкий?

П а ш к а. Алекса знает пятнадцать древних европейских языков, причем в совершенстве. А я — только пять.

Й о г а н. Позор… Как ты поступил? Я знаю двадцать!

К а т я. И все это продолжалось довольно долго. И я решила заглянуть к ней в кабинет. В щелку.

П а ш к а. Это опасно.

К а т я. Спать очень хотелось! А она, дура старая, не дает раньше себя ложиться. Кашляну, думаю, из коридора, может — опомнится. Подкралась я к двери, посмотрела и… (Пауза.)

Й о г а н. И?

К а т я. И ничего особенного. Старуха за столом сидит, бормочет, карты раскладывает. Свечи горят. Благовония курятся, часы стучат… У черепа глазницы светятся.

Й о г а н. Фосфор?

К а т я. Не знаю, иногда светятся для пущего форса.

П а ш к а. А клиент?

К а т я. Тоже там сидит. Только как-то… не так.

П а ш к а. Что значит — «не так»?

К а т я. Обычно они садятся друг против друга. Шарлотта волхвует, посетитель внимает. А этот сидел как-то… сбоку. В сторонке, в креслах… Как-то отрешенно. И молчал. И на голове у него лежала…

Й о г а н. Что лежала?

К а т я. Тряпка.

П а ш к а. Что?

К а т я. Обычная тряпка. (Пауза.)

Й о г а н. Ну, тряпка и тряпка… Рому перепил своего, стало ему плохо, она тряпку намочила и на голову ему положила. Отдохни, мол…

К а т я. Да я тоже так подумала… Только… Что-то там было не так… К тому же мне показалось, что я это уже где-то видела. Вот только не вспомню — где. Такое… дежавю.

П а ш к а. Н-да… Ну ладно, примем к сведению. А дальше?

К а т я. Дальше я не выдержала и ушла спать. Утром офицер исчез.

П а ш к а. И все?

К а т я. И все. (Пауза.)

Й о г а н. Ничего особенного. Вырубился корнет, и вся недолга. Мнительность твоя.

К а т я. Ну, может быть.

П а ш к а. Мелочь, конечно… Но да — странновато. А у меня вдруг куратор объявился. Как на выездных семинарах.

Й о г а н. Ты опять про к-купчину своего?

П а ш к а. Понимаешь, он как-то уж чересчур лихо… выступил. Это не по правилам.

Й о г а н. Не плачь, тебя просто п-предупредили. Знак через него подали — п-прекрати, мол, самодеятельность. Но, насколько я понимаю комиссию, в следующий раз тебя просто выкинут, как М-мещерского… (Достает табакерку и с важным видом нюхает табак.) С Купцом-то, паря, как раз все понятно. Он и вчера в кабаке особо не шифровался. А вот кто такой П-погост… (Оглушительно чихает.)

К а т я. Да кто угодно, дался он тебе. Хоть дуболом Михеев. Хоть бедняга Поприскин. Хоть половой из «Услады». Может, журналист этот нелепый…

П а ш к а. Это вряд ли. Не ходят они парами. А ты бы, Йоги, еще и закурил, чего там. Пить ты уже начал.

Й о г а н (ломая ветки, задумчиво). П-погост… Кладбище… Вогробница… Божья нива… Гробище… «Были и кости, да все на погосте». Какая связь, не пойму. Ни с чем не бьется.

П а ш к а. Не вычислишь, не пытайся.

Й о г а н. А ведь за мной, братцы, тоже следят.

П а ш к а. Есть признаки?

Й о г а н. П-прямых нет. А что-то не то… Чую. Кто-то постоянно вмешивается в работу.

П а ш к а. Пример?

Й о г а н. Обезьянку п-помнишь мою?

П а ш к а. Ну?

Й о г а н. На днях околела. Я ее воскресил.

П а ш к а. Ну?

Й о г а н. Не нукай, не запряг. А утром снова п-подохла.

К а т я. Лекарство проверил?

Й о г а н. Еще на Большой земле. То ли кто-то ее «отравливал», как тут говорят. То ли…

П а ш к а. Что — «то ли»?

Й о г а н. А то. Ерунда все это. (Чихает.) Все эти наши судороги. (Берет чайник и встает.) Где тут ручей, я забыл.

К а т я. Все же изъяснитесь, сударь.

Й о г а н. Нам, дорогая пани Алекса, нечувствительно внушают, что терпение имеет свойство лопаться. И если продолжать в том же духе, то вообще можно жизни решится.

П а ш к а. А, так вы просто трусить изволите? А я-то все в толк не возьму, откуда такое красноречие.

Й о г а н. Командор… Продолжал бы лучше свои волтижации. (К а т е.) С п-прошлым шутки плохи, паненка. Сама знаешь, как оно бьет по особо н-настырным.

К а т я (сухо). Не знаю. Крис прав. Если хочешь свалить, то так и скажи. За жизнь он свою испугался.

Й о г а н. Да не за «свою»! А за твою!

К а т я. Да я как-нибудь сама позабочусь!

Й о г а н. Как Рита Симанович? Которая над тобой венец держала? Потащила твоя Рита на практику в Мадрид противочумную сыворотку! Не терпелось ей, видишь ли, добро сотворить. Как твоему неистовому Алдонину. Кураторы даже охнуть не успели. Была поймана инквизицией, допрошена и тут же сожжена на главной площади в качестве ведьмы и колдуньи. П-продолжать?