Дьявол Цивилизации - [28]

Удодов вернулся к покойнику.

«Вот она жизнь, — думал он, — от одной бутылки… Окочуриться… Видано ль дело?.. Инфаркт, видать, миокарда… И лежит-то как, сердешный… Давай лягем поудобнее…»

Удодов попытался приподнять и повернуть покойника, но тело оказалось неподъемным.

«Заформовался… — подумал Удодов. — Ишь, сердешный… И пятна… Труповые… По всему телу… Да-а… Туши лампу… Однако… Что-то надо делать…»

В это время подошли двое из реакторного цеха с куском мешковины.

— Машина внизу, — сказал один из них, рыжий и тощий.

— И что ты, родимец, такой тощой? — спросил Удодов рыжего.

— Видать, солитер во мне, — ответил тот. — Аппетит зверский…

— Ну ладно… Солитер… так солитер… Постелили… Положили… Понесли…

— И отчего трупы такие тяжелые? — спросил рыжий, когда они втроем с ношею в руках спускались по лестнице.

— Отчего?.. Труп, он есть труп… — сказал Удодов. — Трупы, они все тяжелые, когда только умирают…

— Будто ты уж и знаешь, какие бывают трупы…

— Знаю… Говорят тебе…

В райцентровском морге Удодов выпросил у анатома разрешение присутствовать на вскрытии.

— В обморок не упадете?

— Как говорится… Нет…

— Вы представитель атомной станции?

— Так сказать… Он и есть…

Удодов держался молодцом. Казалось, он всю жизнь только и делал, что присутствовал на вскрытии умерших. А этот был особенный труп, так сказать, собственного начальника…

Когда анатом извлек сердце Егорова, Удодов заволновался. Что-что, а уж человеческое сердце он видел впервые за сорок два года жизни. Оно было в толстом мешке жира. Удалив жир и помолчав немного, препаратор решительно произнес:

— Множественный инфаркт… И обратите внимание — сосуды легких хрупкие, как яичная скорлупа… Пневмосклероз… Непонятно, как он дышал…

По завершении вскрытия Удодов долго еще вместе с санитаркой обмывал и одевал тело усопшего…

— Сколько уж покойников обмыла, — сокрушалась та, — а такого жирного изнутрей чтобы, так этот первый… И невелик будто человек, и нетолст с виду… — И вдруг осеклась: — Господи! Да что же это такое делается на свете?! За что-о?..

Удодов терпеливо и старательно делал малоприятное дело и дивился, откуда в нем такая умиротворенность сейчас, спокойствие духа. Прибрал человека. Для того света, так сказать, подготовил, а на душе зорьки пырхают… И хорошо, как-то странно хорошо…

Покончив со всем и захватив справку о результатах вскрытия, он вышел на улицу. Было уже темно и звездно. А он все думал: «Как же это?.. Отчего все это?.. Сердце в жиру… Обыкновенный шмат мяса… И жизнь… И смерть…»

И он всеми фибрами души своей вдруг остро ощутил жизнь.

ГЕНИАЛЬНОЕ — ПРОСТО

Парушев устал от поиска шумов. Уши ощущали еще нажатие прохладной шайбы слухача, приваренной к длинному тонкому стержню и похожему на медицинский стетоскоп, которым прослушивают легкие и сердце больного. Прут слухача приставлялся к корпусу механизма, и по нему к уху бежал напряженный, но ясный воющий звук работающего насоса или двигателя. И на этом чистом шумовом фоне Парушев пытался уловить поскребывания, скрипы, стуки, пронзительные нервные взвизгивания — словом, все то, что могло послужить причиной повышенной шумности.

С пониманием думал он теперь и о Винтове, своем старшем мастере, который до него на ходовых испытаниях безуспешно проделал такую же работу. Со стыдом вспомнил о своем затаенном тогда раздражении против него (не оправдал надежд) и очень жалел, что Винтова нет сейчас рядом. Одна голова хорошо, а две лучше…

Парушев ходил по отсекам, не расставаясь со слухачом и маленьким черным приборчиком с показывающей белой шкалой и чутко вздрагивающей стрелкой. Это был инерционный виброщуп, на который он здорово уповал, надеясь, что его прибор точнее корабельного, который, по его мнению, завышал показания…

Выищет Парушев слухачом какую-нибудь ненормальность в работе механизма, отложит слухач в сторону, приставит к корпусу виброщуп и определяет превышение шумности в децибеллах. И выходило, что корабельный прибор не врал. Но и о причинах не рассказывал…

И снова мучился Парушев угрызениями совести, что вот-де посчитал себя опытнее Винтова, а вышло не совсем красиво. Сам тоже бессилен…

Чтобы немного отвлечься, Парушев полез по вертикальному трапу рубочного шлюза на сигнальный мостик корабля. Спина скользила по отшлифованной телами моряков вогнутой стенке. Ему казалось, кто-то большими гладкими ладонями ощупывал его сзади.

А он весь еще был переполнен шумами. Они обрели в его сознании зримые образы. Потом стали физически осязаемыми. Он даже мысленно трогал их руками, пробовал на вкус, пытался определить их цвет и запахи. И, главное, — понять причину шумов. Но причина была неясна.

Шумы действительно были разными. Или ему так казалось. В центральном посту они представлялись ему красноватыми или светло-зелеными, внутри круглого шлюза — мрачно-темными, а вверху, на мостике, куда он поднялся, — свинцово-серыми…

«Доработался до галлюцинаций…» — неодобрительно подумал он о себе и осмотрелся.

Свинцово-серым было и зеркальное море вокруг, и лохматые низкие тучи, уничтожившие небо. Тучи опустились до самой воды и слились с ней. Но метров на сто впереди и вокруг все было хорошо видно. Мокрый черный корпус корабля отражал тучи и море и тоже казался свинцово-серым. Впереди носа вздымался высокий пенный бурун. От него исходил шум водопада и летела водяная пыль, похожая на остывающий пар. Водяная пыль орошала Парушеву лицо, и губы стали приятно солеными. Он часто облизывал губы. Они напоминали вкус воблы…