Дядя Русаков и мальчики - [7]

А сам догадываюсь, что у мальчишки на уме. Хочется ему поскорее начать счет заводским дням; но зачем же портить календарь?

Вечером пришел Саша, и друзья, сорвав листок, припрятали его со словами:

- Первый день работы у Русакова кончился. Полезай, вторник, в коробку!

Но мальчикам не терпелось заглянуть и дальше в календарь.

Тесня друг друга лбами, они приподнимали листочки.

- Среда... четверг... пятница - это уже четыре дня. Суббота и воскресенье - выходные. Дальше - понедельник, опять вторник, среда...

Наконец отметили красным крестиком листок, на котором кончатся девять дней с половиной.

- Деда, мы его поздравим, правда?

- А подарки за это делают?

- Лучший, - говорю, - подарок для Николая Николаевича - это не мешать ему работать. И не беспокоить его, когда отдыхает... Согласны?

- Согласны, - сказали мальчики и потащили меня к телефону. Принялись уговаривать: - Ну только еще разочек... Ну пожалуйста... И больше не будем звонить...

- Уговор?

- Уговор.

Оставалось взять трубку телефона.

Но то, что я услышал от Русакова, поразило меня.

- Что? Что?.. Еще на день убавили - да мыслимо ли это? Ах, это уже станочники? Их заслуга?..

Николай Николаевич стал мне объяснять, что станочники, посоветовавшись с учеными, прибавили скорости станкам, кроме того... Но я уже его не слышал. Мешали мальчики. Словно ошалели от радости. Услышав про восемь с половиной, запрыгали, затопали, как козлы...

Так и не дали договорить по телефону.

А Николай Николаевич:

- Извините, некогда... Спешу!

- Куда же? - удивился я. - Сразу после работы, без отдыха, да еще глядя на ночь?

А он смеясь:

- Песни петь!

На этом телефонный разговор прервался.

Пришла и кончилась среда.

Мальчики сорвали еще листок календаря.

Потом долго вертелись у телефонного аппарата. Но я сделал вид, что не замечаю их нетерпения.

Кончилось тем, что приятели посетовали на свою горькую ребячью жизнь, повздыхали - и отправились спать.

Наступил четверг. Вечером Алеша и Саша сорвали листок календаря, третий по счету.

Нетерпение ребят нарастало. Да я и сам рад был бы узнать, что там, у Русакова, - геройское ведь дело начал!

Но уговор: не беспокоить человека. Так тому и быть.

Наступила пятница.

Вечером мальчики, уныло волоча ноги, подошли к календарю.

Дивился я на них: ведь согласились со мной, что нехорошо надоедать Николаю Николаевичу телефонными звонками, а теперь, глядите, на меня же и сердятся... Да ладно, не обижаться же деду на внучат!

Протянули мальчики руки, чтобы сорвать четвертый по счету листок календаря, но тут зазвонил телефон.

Ребята замерли в ожидании.

Я схватил трубку.

Не сразу узнал я Русакова. Он пропел: "Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни..."

Только после этого поздоровался.

- Хорошая, - говорю, - песня. Вижу, что вы в добром здравии, Николай Николаевич!

А он опять поет. Пропел мне из песни последний куплет: "...И на Тихом океане свой закончили поход..." Помолчал, словно ожидая, не скажу ли я еще чего-нибудь. И опять пропел эти слова - да настойчиво так: "...свой закончили похо-од!".

Закончили?.. И у меня мелькнула мысль: "Да ведь это он о себе..."

- Николай Николаевич! - закричал я в трубку. - Верить ли? Это выше моего понимания. Прошло всего четыре дня...

- И штамп готов, - сказал Николай Николаевич. - Да и новая деталь уже поставлена на место. Да и машину уже упаковывают. Сегодня отправят в Индию.

Ошеломил он меня. Не найду что и сказать.

- Наверно, - говорю, - здорово устали?

- А об этом, - отвечает, - даже и не думается... Все четыре дня не отходил от верстака - да и ночей прихватил. Эх, дружно поработали, с песнями!

Потом он сказал так:

- А интересно получается! Был я радистом и понял в бою: неспроста ключом постукиваешь - ответ держишь за успех полка и за жизнь товарищей. Стал инструментальщиком - и опять чувствую, я же в ответе! Только теперь уже не за полк и солдат своих, а за целую страну, народ которой хочет победить нищету и голод. И подумалось мне, - сказал Русаков, - а ведь я сам лично отвечаю и за мир на земле и за счастье всех людей. - Он рассмеялся. - Вот, говорит, - какими делами ворочу! А поглядеть на меня - кто я такой? Да простой рабочий!

Я дружески поправил его:

- Извините, - говорю, - Николай Николаевич, но вы не простой рабочий. А советский. Вы - гражданин великой страны Ленина. И в этом вся суть.

Знамя Ленинграда

Утром 7 Ноября мы сидим перед телевизором. На душе светло, празднично. Мальчики прикололи к рубашкам свои октябрятские значки.

На экране - Дворцовая площадь. Зимний в дымке осеннего тумана. Полные зрителей трибуны.

Только что закончился парад. Площадь опустела и от этого кажется особенно длинной и широкой.

В ожидании демонстрации, которая всегда очень нарядна, сидим переговариваемся.

Крепко запомнилось мальчикам знакомство с Русаковым, и они хотят узнать о нем еще и еще.

Вот и сейчас Алеша деловито наморщил лоб и спросил:

- А как это все-таки у него получилось - что золотые руки?

- Как у всех, - ответил я. - Сначала была школа, уроки труда...

- Ну хорошо, пусть уроки труда... - Алеша сказал это с таким выражением, словно пришлось проглотить горькую пилюлю. - А дальше как было?