Дядя Джо. Роман с Бродским - [32]

«Езда на мотоцикле подобна написанию стихотворения, потому что и там и здесь есть риск. Поворот, предназначенный для пятидесяти миль в час, убивает на восьмидесяти или на ста. Однажды не останется никаких слов, и будет только встречный грузовик на твоей полосе, поскольку ты уже объехал холм и завершил свою кривую». «Мы говорим про стихи, как они работают. Однако единственное, о чем мы рассуждаем, — это то, что все равно никаких правил не существует». «Поэзия ответственна только перед самой собой и никому ничего не должна».

Он любил посвящать стихи друзьям-поэтам. Они переговаривались стихами на известном только им языке. Саймон, Элис, Джо Донахью, Мануэль Брито, Леонард Шварц, Джоэл Льюис и другие — «все поэты конструируют свое собственное сообщество, конкуренцию, ненарушаемую эстафету — и в этом смысле являются друзьями». Идею «эстафетной палочки» предложил когда-то битник Тед Берриган[38]. Она хрупка и невидима, ты можешь взять ее у Рильке или у приятеля-мотоциклиста, в ней нет ученичества, а лишь плавное перетекание традиций и отношений. Элис Нотли так определяет значение «эстафеты»: «Имеется только одна поэтическая традиция, и она всегда изменяется. Вы изменяете всю историю, которая прошла до вас, и в тот момент, когда, например, я вхожу в эту традицию или в эту историю, она прекращает быть мужской традицией, ее природа полностью изменяется». Я догадываюсь, что Фостер перенял «эстафетные палочки» от Уильяма Бронка, Джека Спайсера, Роберта Данкена[39]. И давным-давно — от Эмерсона и Торо. Если будет нужно, я возьму эстафетную палочку и у него. В настоящий момент я — обладатель иной эстафетной палочки.

Как-то мы затеяли забавный эксперимент со стихами Ивана Жданова. Эд сделал стихотворение с подстрочника, а я потом вновь перевел его на русский. Слово побывало в гостях и вернулось на родину едва ли узнаваемым, но мистерия «эстафеты» произошла.

Не leaves and you want him to leave.

You wave, but you won’t be free.

The bird leaves its trace in its flight.

Things don’t disappear just because you don’t feel them.

Clocks don’t stop even though they aren’t watched.

Blood circulates even though the heart doesn’t care.

Dying nations are driven away,

but before they vanish like clouds in a storm,

they tear the leaves from the trees.

All that indifference in your face will pass.

The bird will cry out.

The leaves will be torn away.

Your hand will leave its trace.

Он уходит, и ты согласен, чтоб он ушел.

Ты — волна, но свободы тебе не знать.

Летящая птица оставляет в полете след.

Предметы не исчезают, если не чувствуешь их.

В доме нет никого, но часы все равно идут.

Отсутствие сердца по жилам гоняет кровь.

Умирая, народы уходят за горизонт,

но пока они растворяются, как облака в дожде,

они успеют сорвать с деревьев листок.

Равнодушие сойдет с твоего лица.

Птица вытолкнет из себя свой крик.

Поход оборвет с деревьев листву травы,

если твоя рука оставит в полете след.

У Жданова в оригинале было:

Если птица — это тень полета,

знаю, отчего твоя рука,

провожая, отпустить кого-то

невольна совсем, наверняка.

Есть такая кровь с незрячим взором,

что помимо сердца может жить.

Есть такое время, за которым

никаким часам не уследить,

Мимо царств прошедшие народы

листобоем двинутся в леса,

вдоль перрона, на краю природы,

проплывут, как окна, небеса.

Проплывут замедленные лица,

вскрикнет птица — это лист падет.

Только долго, долго будет длиться

под твоей рукой его полет.

Как-то в Стивенсе мы интервьюировали известного поэта, одного из лучших, и Фостер неожиданно разозлился, что при сдержанном, даже чопорном его характере представить трудно. Мэтр хладнокровно отвергал имена основополагающих для американской литературы авторов: Эзра Паунд, Марианна Мур, Томас Стернз Элиот, Уоллес Стивенс — все они оказались «не совсем настоящими».

— А Шекспир-то вам нравится? — спросил Фостер раздраженно.

— Не совсем, — ответила знаменитость… — Хотя я читал только его сонеты.

О Шекспире критически отзывались и другие знаменитые поэты. Уолт Уитмен: «Великие поэмы, включая поэмы Шекспира, убийственны для идеи гордости и достоинства простого народа, для жизненных соков демократии. Те литературные образцы, которые пришли к нам из других стран, из-за моря, родились при дворах, выросли в лучах солнца, светившего замкам, — все они пахнут королевскими милостями».

«Поэзия не связана с политикой», — постоянно повторяет Эд. И я от этих бесчисленных повторений начинаю его понимать, и даже стал косо поглядывать на Дядю Джо.

— Мы должны отказаться от понятия «великого стихотворения», это расшатывает демократию, где каждый заслуживает права говорить, — считает мой друг Эдвард Фостер.

Я не согласен с ним, будучи человеком старомодным. В моем понимании по-прежнему присутствуют такие основные контрапункты, как «поэт и чернь», «поэт и власть», «поэт и женщина», что проще определить как «барышня и хулиган».

Мы сидим в офисе и спорим на эти, в общем-то, безобидные темы. Вдруг выясняется, что в России произошел путч. Фостер давно в курсе, я — ни бум-бум.

О расстреле парламента в Москве Эд выразился образно:

— Это похоже на операцию «Правое дело», которую наши три года назад провели в Панаме. У нас было соглашение, по которому мы должны были передать Панамский канал его хозяевам 31 декабря 1999 года. Отдавать никто не хотел. Поэтому мы ввели туда войска, подбросили Мануэлю Норьеге 50 фунтов кокаина, который впоследствии оказался мукой для лепешек, как следует постреляли, дали хорошую картинку на телевидении, расформировали панамскую армию и привели к присяге нового президента на нашей военной базе. У вашего Ельцина тоже кончились полномочия. К тому же ваш парламент объявил ему импичмент. Вот он и сделал то же самое. Армия ему еще подчинялась. Он обвинил оппонентов в фашизме и коммунизме одновременно и расстрелял ваш Белый дом. Каков учитель, таков и ученик. Яблоко от яблони недалеко падает.