Дядьки - [18]

Шрифт
Интервал

придется обождать. Ведь приходя всякий раз в дом покойника, приходишь в дом скорби, а потому только и делай, что поминай его глубокими вздохами да добрыми словами. Но вместо того чтобы умереть, Григор громко воскликнул:

— О!!! Я не сказал тебе, Лева?! Совсем очумел, старый пес! — и с силой хлопнул себя по бедру. — Человека за стол усадил, а за что пить будем, не сказал!

— Хмы-хмы-хмы, — хором отозвались шестеро.

— Пришло время, Лева… — уже спокойно вещал Григор, положив руку на плечо гостя. — Засватали мою дочь. Замуж скоро моя Аревик пойдет…

Дядя Лева испытал после этих слов весьма странное чувство. С одной стороны, он обрадовался, что не начал разговора и Григору не пришлось стыдливо опускать глаза и отказывать другу, а самому делать вид, что не обиделся. С другой — его беспокоил сын, так решительно вознамерившийся сделать Аревик своей супругой. Как бы сдуру не сделал чего плохого… Но дядя Лева привык не давать воли чувствам и, широко улыбнувшись, обнял соседа.

— Рад за тебя, Григор! Дочь твоя — девушка примерная. Что за счастливчик будет теперь с ней делить кров и пищу?

— Парень не простой… — вертанул головой Григор. — …И погулять любит, и порамсить не дурак, и работать вроде в свои двадцать только начал, а мне нравится, и Аревик моя полюбить успела его…

«Вот это дааааа… — не укладывалось в голове дяди Левы. — Такую девушку и за такого придурка…»

— Из каких мест жених будет? — спросил он.

— Из здешних… — ответил Григор и откусил от свернутого в рулончик лаваша с сыром и зеленью.

Дядя Лева вспотел. Теперь он уже ругал себя за то, что медлил с разговором. Избранник Аревик, по описанию Григора, выходил таким же обалдуем, как и его Адик.

— А звать-то как жениха? — так уже, больше для «протокола», чем из интереса, спросил он.

Григор дожевал лаваш, запил это дело вином, неспешно вытер салфеткой рот и, вперившись взглядом в дядю Леву, что есть мочи воскликнул:

— Адик зовут его, Адик!!! Сын это твой! Сын! Уха-ха-ха-ха-ха! Уха-ха-ха-ха-ха…

И шестеро угрюмых, жующих да хмыкающих мужчин разом побросали свои приборы на стол и взорвались хохотом. Особенно сильно хохотали два толстяка, чьи животы упирались в боковины стола, отчего вся посуда и бутылки с вином дребезжали в одном ритме с сотрясающим их смехом. Аревик с матерью стояли в проеме двери и хихикали, прикрыв ладонями рты.

Дядя Лева вошел в ступор. Его стали одолевать сомнения относительно реальности происходящего, и чтобы развеять их, он укусил себя за указательный палец. Ирреальность ситуации дополняла подпрыгивающая на столе посуда. Смеющиеся хозяева и гогочущие гости просекли значение приема с пальцем, отчего зашлись смехом пуще прежнего. Подтвердив явь представшей пред ним картины, дядя Лева испытал еще более странное ощущение. С одной стороны, его грело счастье за Адика, который наконец-то женится на Аревик; с другой — его жгла злоба и обида, что такое наиважнейшее мероприятие, как женитьба сына, зачиналось и разыгрывалось за его — отца жениха! — спиной. Ко всему прочему дядя Лева был самым уважаемым человеком в округе, и такие розыгрыши не делали ему чести и могли плохо повлиять на созданный годами авторитет.

Гогочущий Григор, видимо, распознал причину долгого смятения соседа и жестом велел всем угомониться. Когда все смолкли, он встал и, взвешивая каждое слово, сказал:

— Не сердись, Лева джан, дорогой сосед и уважаемый человек! Мы не разыграть тебя хотели и, конечно же, не оскорбить. Это молодые так придумали. Думали, что мы порадуемся больше. Я, видит Бог, сам только вчера узнал! Я даже не знаю, когда они успевали общаться! Ха-ха. Ну, что поделаешь?! Любят — так пускай женятся. Я не против. Да, парень у тебя не простой, ну и что? Я ведь по молодости такое вытворял, что, кроме как тюрьмы, мне никто и не желал ничего. И как видишь, тоже не последним человеком стал!

— Нет, Григор, — начал вставший напротив соседа дядя Лева. — Ты человек достойный, и не в обиде я на тебя. Молодые — озорные. Ясное дело! Что я могу сказать тебе? Только то, что судьбу не сотрешь со лба, а и пусть будет так, как оно случается! Аревик твоя — золото, и честь мне такую невестку в дом свой пригласить!

— Я очень рад, Лева… — полным чувств голосом заключил Григор и, смахнув слезу, крепко обнял друга.

Дядя Лева обнял свояка в ответ и счастливо зарыдал. Григор тоже плакал. Шестеро гостей произнесли стоя тост: «За счастливые мужские слезы, питающие дерево вековой дружбы!»

Что-что, а толкать тосты в тему наши умеют!

С тех пор прошло больше двадцати лет. Дядя Адо — по-прежнему красавец — восседает в своем доме за праздничным столом, важный, как дон Корлеоне. Его окружают многочисленные дети и шумные внуки. Я сижу почти напротив него. Радушие хозяина не знает границ. Волшебный баритон жизнеутверждающе разливается по всему дому. Его супруга — все такая же стройная тетя Аревик — вносит большой поднос с квартетом дымящихся на нем запеченных куриц. При виде куриц лицо дяди Адика пронзает счастливая судорога.

— Ха! — восклицает он и принимается рассказывать старую историю да учинять развеселую пантомиму.

Между первым и вторым


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.