Двойной портрет - [2]

Шрифт
Интервал

Итак, в авантюрном сочинении были опробованы тема и приемы, которые Вс. Иванов использует столь блистательно и странно, что произведение, созданное по новому методу, останется непонятым и современниками, и потомками. Мне уже приходилось писать о романе "У"10, и потому надо в чем-то повториться, но в данном случае меня интересует то, что относится к "двойному портрету", не более11.

Судьба книги и ее восприятие осложнены изощренным художественным построением, "У" аллюзивен от начала до конца, и это создает главные трудности. Высказывались разные предположения о литературных источниках романа, с подсказки Шкловского поминались и Рабле, и Петроний, и Честертон. Между тем "У" ориентирован на современную советскую литературу, в первую очередь на книги самого Шкловского, упомяну лишь "Поиски оптимизма", "Zoo", "Технику писательского ремесла", возможно, "Гамбургский счет", а также статьи о творчестве С.М. Эйзенштейна12.

Желание опробовать чужие теоретические выкладки было бы слишком "лабораторным", притом, что Вс. Иванов чутко воспринимал именно теплорожденный момент настоящего: ведь и появление подобного замысла уже есть реакция на время. Вопрос "как жить?" стал самым важным. Многие вовсе не понимали, что жизнь меняется, а кто понимал, не разглагольствовал вслух. В литературной среде рассуждали о том, как писать, о чем писать, у кого учиться писать, чтобы верно отразить современность. Опыт классиков не отрицался наотрез, но рассматривался как недейственный ввиду иных социальных условий, а новых форм не существовало (или считалось, что не существует). Особенно определенно эти положения высказаны в книге "Техника писательского ремесла" 13.

В романе "У" проверка чужих теорий пародийно усложнена наложением цитаты на цитату, пародии на пародию. Вот пример, будто бы прямая отсылка: "Однажды, имея привычку для скорейшей ловли мыслей писать без знаков препинания, я ошибкой отправил рукопись в переписку, не просмотрев. Машинистка сама расставила знаки, а так как до сего она работала у В. Б. Шкловского, то рукопись приобрела вид плохо разваренного гороха. И что же? Редактор встретил меня услужливо: "Наконец-то вы прекратили суемудрствовать, перестроились, одолжили, а то, бывало, на фразе застрянешь - и заседание улетит. Не принимаю ваше прошлое за злонамеренность, но доказательство теперешнего моего утверждения: читай хоть одним глазом"14.

По виду - прозрачная шутка, но в ней заключен подвох: не только о литературном стиле, кормившем с десяток пародистов, речь. Тут и отсылка к конкретной книге "Эпилог", где сказано следующее: "Эта вещь печатается с подлинника, написанного Лазарем Зервандовым по моей просьбе.

Я только исправил падежи и расставил знаки препинания, чем, может быть, сблизил стиль Зервандова со своим"15. И это не все: тут же накладывается другая полушутка-полуутверждение Виктора Борисовича, которая ходила в устном преимущественно виде. Шкловский любил рассказывать, как "развалил" одну редакцию, выучив сотрудников, в частности машинисток, писать художественную прозу16. Так построен роман "У", и чтобы разобраться в нем, надо знать пародируемые тексты, в основном тексты Шкловского. Понял ли это Виктор Борисович, когда читал роман "У", извлеченный из архива много позже смерти автора? О чем он думал тогда и что стоит за похвалой: "Книга стилистически очень сложно написана. В середине есть полемика со мной, что я отмечаю просто для аккуратности"?17

Разглядел ли он "двойной портрет"? Ведь главными героями романа Вс. Иванов делает себя и Шкловского, повторяя удавшийся опыт на более высоком уровне. В портрете Черпанова легко узнается сам романист, со "сконсовыми усами", которые он носил во времена "Серапионовых братьев"18, с привязанностью ко всякого рода "вещичкам", "излишностям": цепочкам, ножичкам и прочему (об этой привязанности писали мемуаристы, эту привязанность он опять высмеял в "Похождениях факира"). При характеристике Черпанова упоминается и "провинциализм"19.

Доктор Андрейшин - столь же узнаваемый Шкловский: характерный жест рукой, сопровождающий движение мысли, три способа аргументированного спора, ничем не скрепляемый поток цитат, "оживление" оппонента похлопыванием по затылку или щеке20, множество отсылок к произведениям и поступкам Шкловского.

Вот хотя бы неудачная любовь доктора Андрейшина к Сусанне. Как всей России были известны скандалы Виктора Борисовича, творимые на эстраде, так всему эмигрантскому Берлину была известна история любви Шкловского и Эльзы Триоле. Шкловский написал "Zoo", где об этой любви повествуется подробно, возвышенно и прекрасно, в "У" обыгрываются некоторые мотивы книги. Но высмеиваются здесь не только чужие, но и собственные сочинения - одно из безумств доктора Андрейшина напоминает об "Иприте": "Лезьте сюда, Егор Егорыч, я стою на достаточной высоте, чтобы не отравиться. Газы идут в долину", - восклицает Андрейшин, производя разгром в чужом чулане и вместо бомб взрывая банки с провизией21.

Автор не проявляет излишней жалости к другу (будто напоминая положения из книги "О теории прозы", что искусство внежалостно), но и себя рассматривает пристально, саркастически: так, Черпанов всякий раз пересказывает свою биографию по-иному. И окружение героев узнается: это пародийно представленная литературная среда. В Сусанне (имя которой опять-таки отсылает к "Иприту") и Людмиле Мурфиных угадываются Л. Брик и Э. Триоле, разоблачен комментаторами романа и П. П. Крючков - секретарь Горького22.


Рекомендуем почитать
Отнимать и подглядывать

Мастер короткого рассказа Денис Драгунский издал уже более десяти книг: «Нет такого слова», «Ночник», «Архитектор и монах», «Третий роман писателя Абрикосова», «Господин с кошкой», «Взрослые люди», «Окна во двор» и др.Новая книга Дениса Драгунского «Отнимать и подглядывать» – это размышления о тексте и контексте, о том, «из какого сора» растет словесность, что литература – это не только романы и повести, стихи и поэмы, но вражда и дружба, цензура и критика, встречи и разрывы, доносы и тюрьмы.Здесь рассказывается о том, что порой знать не хочется.


Властелин «чужого»: текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского

Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.


Поэзия непереводима

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Творец, субъект, женщина

В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.


Литературное произведение: Теория художественной целостности

Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.