Что же тогда делать? Может, действительно, до поры до времени об этой трещине помалкивать? Пусть она и не такая уж узенькая, но если ее аккуратно заделать особым составом добрых чувств к жене (в первую очередь к жене!), если постараться больше проявлять о ней заботы, если ни на минуту без надобности не задерживаться после шести в редакции, если к Новому году подарить Наталье серьги или кольцо… Если все это и еще многое другое станет делать Федор, то трещину не то что не увидишь невооруженным глазом, но и в самый сильный микроскоп. А со временем, глядишь, и вообще зарастет-забудется.
А посему — стоит ли каяться перед Натальей? Что он, Федор Шуклин, не хозяин своему слову? Как бы не так! В себе-то он уверен на все сто!
И значит, надо придумать запасный вариант вчерашнего похождения.
Федор тихонько отстранил Натальину руку, чмокнул жену в щеку и начал медленно вылезать из-под одеяла.
— Ты куда? — открыла Наталья удивленные глаза. Даже в утренней темноте Федор заметил блеск этих глаз. Что-что, а глаза у его жены нерядовые: большие, черные, в них отражались малейшая искорка или лучик.
Федор по привычке поискал тапочки возле кровати, их на месте не оказалось. «Ах, это ж я вчера босиком, видать, топал…»
— Уже утро! — бодро сказал он.
И тут зазвонил будильник.
— Во, что я говорил?
Перед тем как идти умываться, Федор зашел в кухню и поставил на газовую плиту чайник.
В ванной он громко фыркал и плескался холодной водой.
Включил в общей комнате свет.
— Петушок пропел давно! — больше для Эли, спавшей в детской комнате, чем для Натальи, нарочито громко прокричал Федор.
Вышла из спальни Наталья, на ходу застегивая длинный, по щиколотки, халат.
— Это где тут петушок? — щурясь от света, игриво спросила она.
Федор юркнул в кухню. «Кажется, все в порядке», — сделал он вывод. Игриво же продекламировал:
— Что угодно приказать — кофе или чаю?
— Кофе, — раздалось из детской.
Наталья с Элей по утрам любили кофе с булкой и маслом. Федор предпочитал тарелку горячего супа.
Нынче Федор решил сам угощать жену и дочь. Он аккуратно разрезал на тонкие ломтики мягкий батон. Застывшее в холодильнике масло никак не прилипало к этим ломтикам, и он с досады покусывал губы.
Вошла умытая и причесанная Наталья, удивилась:
— Сегодня вроде и не Восьмое марта. Что это, Федь, с тобой? А-а-а, — двусмысленно засмеялась она, — все понятно. Ну-ну… Помогай…
И вышла. Ей на работу к половине девятого. Эле в школу тоже к этому времени. Но Элина школа — рядом, а Натальина аптека — минут двадцать на троллейбусе. Да до троллейбуса два квартала. Ей надо торопиться.
— Живее! — прикрикнул он на дочь. — Кушать уже подано.
И впрямь, на столе в кухне стояли три чашки кофе. Возле каждой чашки лежало по два бутерброда. Наталья как увидела это, так и ахнула:
— Эльвира, что это с нашим отцом?
— В порядке вещей, — потер Федор ладони, довольный произведенным эффектом. Он подставил жене табуретку: — Прошу. — И сел рядом.
Наталья принялась размешивать сахар. Не глядя на Федора, спросила:
— Так кого ты там вчера убил? Федор не понял, замялся.
— Т-ты что имеешь в виду?
— Я — ничего. Это ты вчера мне надоедал: «Прости, я убил человека».
Вон о чем он вчера болтал! Хватило хоть ума не все высказать.
Федор покраснел.
— Не помню… Видимо, спьяну что-то померещилось. Но ты и вправду прости, если я обидел… — и поцеловал Наталью в ухо.
— Как не обидеть? Целый день шлялся…
— Но я ведь с разрешения.
— До обеда. А после?
— После — виноват… Встретился, понимаешь, Добромыслов… Ну, мы и забурились…
— Вдвоем?
Федор хотел сказать: «Вдвоем», но вовремя спохватился, замялся. «А куда же, — вдруг спросит Наталья, — вы Дмитрия Ивановича дели?» Потому несмело ответил:
— Втроем.
— Ну-ну…
Федор похолодел: снова это многозначительное «ну-ну…». А что, если Наталья все же видела вчера Дмитрия Ивановича?
— Да ты не сомневайся: обыкновенная мужская компания. — И снова чмокнул Наталью. И в страхе подумал: неужели начинает запутываться в силках собственной лжи?
Наталья посмотрела на часы. Ей, видимо, некогда было продолжать допрос, она резко встала и направилась в коридор — одеваться.
