Двойник китайского императора - [37]

Но, к счастью, сложилось иначе. Однажды, уже работая заведующим отдела пропаганды, пришлось ему ехать на отчетно-выборное собрание в далекий кишлак, находящийся в предгорьях. Удивительно красивые места там: прямо Швейцария! По дороге пришлось сделать изрядный крюк — шофер объяснил, что снесло в половодье мост. Мост не шел из головы Пулата Муминовича, и, когда провели собрание, он попросил нового парторга показать ему место, где снесло переправу. Одного взгляда оказалось достаточно Пулату Муминовичу, чтобы понять, что мост тут стоять не будет, и тогда в нем снова проснулся зуд мостостроителя.

Хотя ждали его и в райкоме и дома, он остался в колхозе и три дня уговаривал председателя строить новый мост, сказал, что и место нашел ему наилучшее, и проект обещал сделать сам, бесплатно и без волокиты, потом собрал сельский сход и увлек народ идеей. Так к осени отстроился и этот его мост. С тех пор по проектам Пулата Муминовича в самых дальних кишлаках стали появляться мосты, акведуки, оригинальные путепроводы.

А когда он стал секретарем райкома, в районе уже знали его страсть. Перво-наперво Пулат Муминович разогнал прежние кадры дорожного управления, и там появились люди, знающие свое дело. И сегодня не было в его владениях кишлака, страдающего от отсутствия переправы, да и мосты строились с выдумкой, фантазией, вкусом. Ну, а мост через Карасу, за который его чуть с работы не сняли, даже представили в журнале "Архитектура" и во многих специализированных изданиях. Поглядеть на него из области как на местную достопримечательность привозили интуристов, обвешанных фотоаппаратами.

"Завтра увижу Красный мост, — думает Пулат и мысленно радуется встрече со своим детищем. — Надо же, Красный…" — продолжает рассуждать Махмудов. Название сложилось случайно, теперь никто уж и не помнит, кто первый сказал, а ведь, закладывая в быки-опоры рваный красноватый камень, он и не предполагал, что народ назовет мост Красным. Туристы никогда сами не догадывались, почему местные жители так окрестили мост через Карасу, им чудился в этом более весомый, революционный смысл… Впрочем, мост, наверное, и символизировал новую жизнь в крае.

Пулат шагает вдоль сонных особняков с распахнутыми настежь зарешеченными окнами, слабый ночной ветерок из предгорий шелестит листвой обильно политых садов и палисадников, но среди зеленого шума особенно выделяется шелест высоких серебристых тополей — у них свой собственный голос. Ночная свежесть бодрит, прогоняет сон, и Пулат вновь возвращается мыслями к разговору с женой. Почти у каждого дома под деревьями, у арыка скамейка, встречаются удобные скамейки со спинкой, выкрашенные под цвет глухого забора или высоких железных ворот; на некоторых лежат забытые хозяевами мягкие курпачи. Одна скамья из тяжеленной лиственничной плахи, рассчитанная на целую компанию, стоит так заманчиво близко к воде, что Пулат, не задумываясь, усаживается на нее перекурить. Но прежде чем достать сигареты, он закатывает штанины и с удовольствием окунает ноги в торопливо бегущую воду арыка. Прогретая за долгий и жаркий день арычная вода успела остыть и приятно холодит босые ступни усталых ног. Благодать… Так можно просидеть до утра. Оглядывая пустые скамейки у соседних домов, Пулату неожиданно вспомнишь картины его далекой студенческой юности.

Учился он в Москве, жил в Замоскворечье, где в пятидесятые годы стояло еще множество особняков с садами, палисадниками и такими же скамеечками. Вспоминается ему и Оренбург, где он три месяца пробыл на преддипломной практике, строил мост через Урал. Снимал он там комнату в старинном купеческом районе Аренда, где жили татары, и квартал у них тоже именовался махалля — на узбекский манер, он даже помнил его название, оставшееся от прошлой жизни, — Захидхазрат. По вечерам он ходил гулять в парк с очень милым названием — "Тополя".

Пулат вслушивается в шелест высоких серебристых тополей, высаженных вдоль арыка, и шум деревьев напоминает ему парк в далеком Оренбурге, окраинами уходящий в великую казахскую степь.

Бегущая ночная вода притягивает сигаретный дым, и он стелется над арыком, как бы пытаясь бежать с ним взапуски, но силы неравны, и сток, как промокашка, вбирает табачный дым. Пустые скамейки наталкивают его на приятное размышление, приходит на память строка из песни, тоже давней, из студенческой жизни: "Ночь — время влюбленных", и он улыбается, подумав, что вряд ли в такую удивительную ночь пустуют скамейки в Замоскворечье, если, конечно, они сохранились, или в Оренбурге, на Аренде, где он некогда жил. Сейчас они принадлежат влюбленным. Он знает, что почти за каждым глухим дувалом в доме есть юноша и девушка в возрасте Ромео и Джульетты, но скамейки будут пустовать даже по ранней весне, когда розово и дурманяще цветет миндаль и стоят, словно в снегу, благоухая, яблоневые сады, потому что тут другие традиции, нравы, обычаи, и вряд ли здесь наткнешься на влюбленных, встречающих рассвет. И ему вспоминается Миассар, назвавшая его редкие наезды в Дом культуры ухаживанием. "Опять райком виноват?" — шутя подумал Махмудов и быстро поднялся; уходить от арыка не хотелось.